Vitaly Naumkin

Vitaly Naumkin

Scientific Advisor of the Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences (since 2009); full member of the Russian Academy of Sciences; Senior Advisor to Staffan de Mistura; President for the Center for Strategic and Political Studies (since 1991); Editor-in-Chief of Vostok-ORIENS magazine of the Russian Academy of Sciences (since 1998); Member of the Scientific Council under the Security Council of Russia, Member of the Valdai Discussion Club

Трехсторонний формат Россия-Турция-Иран сегодня объективно является наиболее действенным механизмом урегулирования в Сирии, но это не означает, что Москва прекращает работать по данному вопросу с Вашингтоном, считает научный руководитель Института востоковедения РАН, политический советник спецпосланника генсека ООН по Сирии Стаффана де Мистуры Виталий Наумкин. В интервью специальному корреспонденту РИА Новости Полине Чернице он рассказал о перспективах созыва в январе новой встречи по Сирии в Астане, о том, возможна ли там параллельная встреча лидеров России, Ирана, Турции и Казахстана и насколько деструктивными могут стать шаги избранного президента США Дональда Трампа в ближневосточном урегулировании.

— Как вы оцениваете появившуюся ранее информацию агентства Reuters о том, что Россия, Иран и Турция якобы достигли соглашения о разделе Сирии, а также якобы договорились о судьбе Асада? Заявление вызвало серьезный резонанс, хотя информация была получена из анонимных источников.

— Я именно так это и расцениваю — как информационный вброс, частично как спам, который, может быть, имеет целью привлечь внимание к этому вопросу, разжечь интерес публики, что, в общем, нормально. Рейтер часто этим занимается. Я бы сказал, что здесь есть частичная правда, она состоит в том, что действительно ведутся давно напряженные и закрытые переговоры между Россией, Ираном и Турцией. Понятно, что после появления разочарованности в российско-американском треке, которая наступила в результате постоянного срыва договоренностей по вине США, в том числе по размежеванию оппозиции и боевиков, по режиму прекращения огня, по гуманитарному доступу, наступил период определенного потепления в отношениях и конструктивного взаимодействия между Россией и Турцией. Это помогло перенести центр тяжести в урегулировании на российско-турецко-иранский трек.

Здесь, с другой стороны, не следует думать, что он полностью заменил, скажем, ООН или свел на нет российско-американское сотрудничество, — оно очень важно, тем более что после инаугурации Трампа, я думаю, будет оживление российско-американского трека, безусловно. Но сегодня получается, что, если Россия и Турция о чем-то договариваются, при участии Ирана конечно, это, как мы видим, уже способно решать определенные задачи. Мы это видим на примере эвакуации мирного населения из Алеппо, это целиком заслуга российско-турецкого сотрудничества. Турция контролирует большую часть вооруженных группировок, другую контролирует Саудовская Аравия, которая здесь (в этом формате) не участвует. Но мы не будем сбрасывать со счетов ни саудовцев, ни катарцев, ни египтян, которые хотели бы участвовать в этом процессе, но сейчас стоят в стороне и смотрят, что из этого получится.

 

 

Поэтому не нужно рассматривать этот процесс как полную замену российско-американского сотрудничества, так не будет. Мы никогда не сможем отказаться от взаимодействия с США. Также мы выступаем за сохранение роли ООН, поэтому ооновский формат придет сюда. Я бы сказал так: сегодня мяч находится на американской стороне, но пока реальные проблемы решаются здесь, на нынешнем этапе их решение находятся в руках России, Ирана и Турции.

Давайте посмотрим на то, о чем говорит Reuters, и вспомним, что в заявлении по итогам встречи глав МИД России, Турции и Ирана 20 декабря говорилось о приверженности принципам территориальной целостности Сирии и сохранения ее в границах, в которых она существовала. Это уже ставит под большое сомнение тезис о разделении Сирии на сферы влияния. Это во-первых. Во-вторых, приверженность территориальной целостности и единства Сирии — это принцип российского подхода к урегулированию сирийского конфликта, его абсолютно никто не отменял.

 

Более того, есть другой принцип о том, что сами сирийцы должны решать вопрос о том, кто будет править Сирией, каким будет будущее государства в Сирии. Да, при международной поддержке и поддержке региональных и глобальных игроков, но решать этот вопрос будут сами сирийцы. Сюда же относится и вопрос о президенте Сирии: когда разрабатывались формулы урегулирования, Россия исходила из трехстороннего процесса в рамках резолюции 2254 СБ ООН, никто ее не отменял, мы ее выполняем, есть еще и другие решения, в том числе Международной группы поддержки Сирии, которые мы тоже признаем. Там говорилось о том, что на первом этапе должна быть некая переходная структур в Сирии, которая будет управлять государством без упоминания того, что это за структура — может быть, президент, может быть, и другая форма, о которой говорила оппозиция, неважно. Важно, что речь идет именно о некоем переходном периоде, потом новая конституция, потом выборы. Важно, что сегодня все государства, которые с нами сотрудничают, — те, кто выступал за немедленный уход Башара Асада, они от этого лозунга отказались. Это, судя по всему, очень серьезная уступка со стороны Турции.

Совершенно очевидно, что то, с чем выступал тот же Высший комитет по переговорам (ВКП) сирийской оппозиции, сформированный в Эр-Рияде, он этим своим жестким требованием по Асаду формально сорвал женевский процесс. И сегодня очевидно, что для сирийской оппозиции эти люди, которые сидят по разным столицам, становятся уже абсолютно нерепрезентативными.

И сегодня Турция приводит в переговорный процесс новых игроков. Это я считаю очень важным.

 

 

Также важно, что Турция согласилась присоединиться к активной борьбе с ИГИЛ ("Исламское государство", террористическая организация, запрещенная в России, — ред.) и нусровцами, это важно с точки зрения обвинений, которые звучали в адрес Анкары, что она поддерживает "Джебхат Фатх аш-Шам" (бывшая "Джебхат ан-Нусра"). Видимо, сегодня наступает новый этап (борьбы с террористами в Сирии — ред.), когда даже если мы посмотрим на введенный режим прекращения огня, оттуда исключаются и ИГИЛ, и "ан-Нусра", Турция пошла на то, чтобы исключить именно "Нусру". И если Турция сможет убедить всю вооруженную оппозицию присоединиться к этому режиму прекращения огня, будет гарантировать его, а мы гарантируем то же самое с нашими сирийскими и иранскими коллегами, если эти общие гарантии сработают, то это будет очень серьезный поворот (в сирийском урегулировании). Но это не означает, что мы делим страну на сферы влияния. На раздел Сирии, на отказ от договоренностей, прописанных в резолюции СБ ООН мы не пойдем.

— Но если говорить о турецкой операции "Щит Евфрата", то Анкара фактически заняла определенную часть Сирии…

— Конечно, если посмотреть реально, то Москва пошла на некоторые уступки (Анкаре), мягко отреагировав на фактическое введение Турцией буферной зоны на севере Сирии. Сильной российской реакции не было, но это не означает, что Москва — я говорю здесь как эксперт — в перспективе смирится с тем, что какая-то часть Сирии будет долгосрочно оккупирована иностранным государством, каким бы оно ни было. Мы это никогда не примем.

 

Да, сегодня Турция нам нужна, у нас есть очень активно развивающийся конструктивный процесс и растущее взаимопонимание на основе признания турецких интересов. Но никакая договоренность с Анкарой, даже самая успешная, ни в коем случае не отменит тех разногласий, которые существуют между Турцией и Россией по вопросу о будущем Сирии, как должны решаться сирийские проблемы. Эти разногласия остаются. Для Турции сегодня, как говорят наши турецкие коллеги, существует новая шкала угроз, для национальной безопасности, где первое место занимает организация "Хизмет" Фетхуллаха Гюлена. На втором месте для них стоят курды, и здесь мы не совсем согласны с турецкой стороной, потому что они считают террористическими и партию "Народный союз", и отряды самообороны.

Мы их таковыми не считаем, но, опять же, мы нашли с Анкарой какой-то модус вивенди, который позволяет нам признавать турецкие интересы, мы просто обязаны их признать, иначе это будет постоянный конфликт, в который нам вовлекаться совсем не нужно. А потом уже, после этих двух приоритетов, для Турции дальше идет ИГИЛ. Теперь они согласились к ним присоединить и "Нусру", турки подписались под тем, что она исключается из режима прекращения огня, значит, она подлежит уничтожению. И только на четвертом месте для них стоит Асад. Может, и вообще он перестанет восприниматься как угроза, трудно пока сказать. Я думаю, что параметры этой договоренности, конечно, будут окончательно согласованы на встрече в Астане, которая должна произойти в самое ближайшее время, не позднее, я думаю, середины января.

Но самое главное, нужно смотреть как будет реализовываться режим прекращения боевых действий, если этот РПБД будет выполняться, тогда для Сирии наступит совершенно новая реальность. Будет прекращение огня, дальше пойдут переговоры о том, что делать в рамках существующих уже международных договоренностей.

— Тем не менее получается, что временная оккупация Сирии уже есть, можем ли мы говорить о некоем временном статус-кво и не вызовет ли это проблемы в будущем?

— Да, временная оккупация Сирии со стороны Турции уже есть. Но эта оккупация рассматривается как элемент участия Турции в борьбе против террористических организаций. Анкара ввела туда свои силы, чтобы бороться с терроризмом. Это одно.

 

 

Между тем сегодня среди остальных вопросов урегулирования стоит и такой: кто будет брать Ракку? Может ли американская коалиция в этом принять участие? Нынешняя администрация уходит, они пытаются еще делать какие-то заявления, но это как уходящий поезд, его все меньше слышно. На смену приходит Трамп уже на совсем других, более мощных средствах передвижения, если продолжить параллель. То есть на политическом треке американцы будут пересматривать, модернизировать скоростной порядок. Значит, кто все-таки будет брать Ракку? Ведомая американцами коалиция, где также есть Турция? Или это новый российско-турецко-иранский альянс? А куда курды денутся? Они тоже хотят участвовать, чтобы не допустить дискриминации своих братьев. Ракка конечно не курдская провинция, там живут в основном арабы, но там где-то до 25 процентов курдов, по их собственным словам. И курды считают, что без их участия нельзя отвоевывать Ракку, это безусловно важный приоритет курдов. Это один сложный вопрос.

 

 

Другой не менее сложный вопрос — это судьба провозглашенного фактически курдами федеративного образования, квазигосударственного союза на севере Сирии и территорий, граничащих с Ираком. Курды собираются его отстаивать, позиционируя как полиэтническое, поликонфессиональное объединение, где большинство вроде бы составляют курды. Турция этого категорически не допустит. Она не допустит и объединения этих территорий в одну протяженную северную линию у границы Турции. Вот какую в этом случае позицию займут США, какую займем мы, возможно ли допустить достижение договоренности между курдами и сирийским режимом, правительством Асада… Вот сейчас что будет, когда курды продолжат стоять на своем, продолжат отстаивать свое право на самостоятельное управление своими территориями в рамках сирийской государственности? Они же не против того, чтобы оставаться в рамках Сирии, но вопрос остается. Наконец, вопрос о провинции Идлиб, куда сейчас переместились многие отряды вооруженной оппозиции Сирии, которые находятся под контролем Турции. Что с ней будет? Ведь Идлиб находится у границ Турции. Так вот, будет ли она объектом боевых действий со стороны Ирана и России, если мы продолжим логику Рейтера о зонах влияния? Там же до сих пор "Нусра" действует. Можно ли будет ее там отделить от умеренной оппозиции? И означают ли договоренности о прекращении огня, что планы Дамаска по продолжению военных действий в провинции Идлиб табуируются и никаких военных действий не будет? Или эти военные действия будут вестись в Идлибе, но только по тем местам, где базируется "Нусра", я уже не говорю об ИГИЛ? Вот эти все вопросы: Ракка, Идлиб, север Сирии, как все это будет решаться? Эти проблемы остаются, и они будут конечно объектом серьезного рассмотрения в трехстороннем формате Иран-Турция-Россия.

— Новые консультации по Сирии в Астане, которые пройдут в январе. Вы уже частично затронули эту тему ранее, но, если говорить о самом формате, каковы ваши прогнозы по его становлению и чего в принципе можно ожидать от него? Будет ли эта площадка конкурентом Женевы или ее продолжением? 

— Сначала хотел бы подчеркнуть, что параметры этой международной встречи еще неизвестны. Второе, давайте отделим Астану от других форматов, от которых не отказывается ООН, хотя, надо признаться, они не смогли добиться успехов. Астана — это другой процесс. 

Возник новый формат, который не подменяет ООН. И предпринятые в рамках его работы предварительные шаги могут быть более успешными, чем то, что пока делалось по линии ООН. Особенно если удастся выдержать РПБД.

 

 

Повторюсь, параметры встречи еще неизвестны. Все переговоры, которые пока имели место по ее подготовке, носили закрытый характер, поэтому пока неясно. Речь идет фактически о двух дорожках: первая — это Иран, Турция, Россия, к которым сейчас присоединяется четвертая сторона — Казахстан. Безусловно, это связано с посреднической ролью Астаны в восстановлении отношений между РФ и Турцией, и я думаю, что это сегодня отчасти дань уважения Назарбаеву. Безусловно, можно говорить не просто о трехстороннем или четырехстороннем даже саммите, мы же этого не знаем. Это будет встреча четырех лидеров государств, или это будут министры иностранных дел, или будет рабочий уровень? Это одно направление, одна дорожка.

Второе направление — это, собственно, переговоры между сирийским правительством и оппозицией. Здесь очень важный ключевой момент, удастся ли, прежде всего, конечно, туркам, может быть с привлечением других сторон, может даже Эр-Рияда, — удастся ли образовать единую делегацию оппозиции. Это всегда был самый сложный аспект.

Сейчас идет согласование, какая из этих дорожек станет главной для Астаны: будут ли это межсирийские переговоры или это будут все-таки консультации между государствами, которые сейчас пытаются договариваться по запуску реального мирного процесса в Сирии. Или это будет и то и другое. 

— Получается что-то вроде "нормандского формата", точнее, минских переговоров, но по Сирии: отдельно встречаются лидеры государств, вовлеченных в переговорный процесс, и параллельно стороны конфликта ведут диалог за столом переговров.

— Конечно. Но "нормандский формат", к сожалению, не нашел своего продолжения. А здесь есть надежда на то, что, может быть, Дамаск и оппозиция сядут за стол переговоров. Если удастся все это вместе объединить, то это будет блестящий результат, давайте подождем.

— Что вы скажете о роли ВКП в предстоящих переговорах в Астане? Кстати, согласны ли вы с тем, что эта часть оппозиции уже себя дискредитировала? И можно ли ожидать, что с нового года оппозиция будет переформатироваться и уже в Астане и затем Женеве будет некий новый формат?

 

 

— Я думаю, что, безусловно, это так. Хотя определенные группы, которые вошли в ВКП и представлены в ВКП, имеют свою серьезную базу поддержки внутри страны, но сам ВКП не пользуется абсолютным доверием со стороны антиасадовских сил в Сирии. Он себя дискредитировал. 

Они, конечно, были репрезентативны, потому что они представляли много разных групп, но в сирийской оппозиции постоянно шла ротация. Был и сирийский там национальный совет, национальная коалиция, то, другое, координационные комитеты, с которыми мы тесно сотрудничали, потом они пошли в этот самый ВКП. Этих людей обвиняют в том, что они сидят за рубежом в роскошных гостиницах, получают большие деньги и разлагаются. Их обвиняют в том, и это справедливо, я сам был свидетелем в этом, что они между собой находятся в постоянном конфликте. Это безусловно. Кстати, некоторые оппозиционные группировки обвиняют их вообще в том, что 80 процентов ВКП — это агенты Дамаска. Я думаю, может, это немножко преувеличено, но 60-то уж точно.

Если вообще говорить о доверии к ВКП, то оно никогда и не было стопроцентным. Оно поддерживалось в том числе помощью со стороны государств Персидского залива, прежде всего это Саудовская Аравия.

Поэтому сейчас можно говорить — как вы правильно сказали — о переформатировании этого самого представительства. Если получится возобновление женевских переговоров, то, конечно, это будет что-то новое, и это новое зависит от того, как пройдут переговоры в Астане.

— То есть даже страны залива, спонсирующие ВКП, по-вашему, тоже пришли к осознанию того, что должна быть эта трансформация?

— Конечно.

— Есть ли у вас информация о том, что Стаффан де Мистура может присоединиться к переговорам в Астане?

— Я не могу этого знать, приедет он или не приедет. В принципе, если его пригласят, то, наверное, да, приедет.

— А есть ли заинтересованность с его стороны?

— Не знаю, я его не спрашивал, не могу сказать. Зачем догадки строить?

- Если говорить о дальнейших после Астаны действиях? Могут ли результаты встречи быть представлены затем в Совбезе ООН?

— Думаю, что да. Хотя это не означает, что будет далее обсуждение в ООН результатов этой встречи. И я думаю, что резолюцию 2254 сейчас отменять никто не будет.

— Москва подчеркивает, что не ведет сейчас официальных переговоров с командой избранного президента США Дональда Трампа. Но если говорить о предстоящей уже в январе встрече в Казахстане, могут ли представители Трампа быть приглашены в Астану, может, в неофициальном статусе?

— Я думаю, что нет, даже на неофициальном уровне до инаугурации нельзя.

 

 

Но мне кажется, что вся суть процесса в том, что как раз к моменту инаугурации уже будут достигнуты определенные результаты (в процессе сирийского урегулирования — ред.). Сегодня успехом Астаны, если состоится прекращение боевых действий в Сирии, мы закладываем фундамент под очень конструктивное и активное сотрудничество РФ и США и по борьбе с терроризмом, и по урегулированию сирийского кризиса. Это все произойдет до 20 января. А формально с точки зрения международной этики взаимодействовать сейчас с людьми, которые не занимают пока государственные позиции, нельзя. Неформально — да, формально — нет.

— То есть встреча пройдет до 20 января, чтобы с этими ее результатами уже работать?

— Да, после уже на блюдечке с голубой каемочкой мы преподносим Трампу успех России на сирийском направлении. Это является фундаментом для нашего сотрудничества. И потом мы переходим на Женеву. А в перерыве между этими встречами появится уже новая команда трамповская, с которой можно будет быстро взаимодействовать.

— Допускаете ли вы проведение встречи Международной группы поддержки Сирии в перерыве между Астаной и Женевой?

— Технически это можно сделать, если Трамп назначит новых людей. Но ведь это же непросто сделать быстро. Их должен утвердить конгресс — того же самого Тиллерсона на пост госсекретаря. А если все пойдет не так гладко, предположим. Сегодня у Трампа пока такой серьезной команды по Ближнему Востоку не просматривается, есть некоторые кандидаты, вроде Валида Фариса, который активно работал и будет, видимо, работать, является консультантом по региону. Но в общем пока непонятно, кто будет в этой команде вести ближневосточное досье, кому будет оказано доверие, к кому будут прислушиваться. Очень важно, конечно, вообще насколько будут развиваться российско-американские отношения. Здесь трудно предсказывать, но сценарии есть разные, от самых оптимистических до гораздо более сдержанных.

— А нужна ли в принципе МГПС между Астаной и Женевой?

— Я считаю, что такая необходимость есть в том случае, если Астана будет успешной. Если она пройдет в те сроки, о которых мы говорим, то есть достаточно рано, чтобы уже ее результаты сказались до инаугурации Трампа.

— То есть сценарий в идеале такой: Астана, МГПС и выходим на Женеву?

— Ну теоретически да, почему бы и нет. И тогда уже от США должны быть новые люди, которые в МГПС придут. И они уже будут следовать указаниям из Совета безопасности и госдепартамента уже от новых людей, которые там будут. Но их же надо посадить, ведь недостаточно Тиллерсону стать госсекретарем, а кто будет замгоссекретаря по Ближнему Востоку, а кто будет курировать Россию? Масса вопросов. Если эта команда сформируется, то это будет совсем другой разговор.

— Ближневосточное урегулирование: Израиль и последние противоречия с США. Это как-то повлияет на перспективу встречи Аббаса с Нетаньяху и в целом на тот процесс, который госсекретарь США Керри определял для себя как приоритетный?

— Джон Керри много сделал, он очень искренне старался решить эту проблему, она трудно решаема, но я считаю, что Керри есть за что похвалить. Он искренне во многих вопросах старался решать проблемы именно вместе с Россией. Сейчас на последнем этапе (работы администрации Обамы — ред.) есть антироссийская истерия в США, которая сводит на нет эти усилия, она какая-то запредельная и беспрецедентная, но Керри старался сделать много хорошего применительно к ближневосточному региону.

 

Там сейчас немало проблем. Это связано не только с последней резолюцией в Совбезе, которую отвергает и не собирается выполнять Израиль. Там есть проблемы и у самого Нетаньяху внутри страны, личные проблемы, связанные со многими вопросами, сейчас не будем этого касаться. Есть и неясность в отношении планов самого Трампа. Я бы даже сказал, ряд загадочно неконструктивных моментов в его планах. Самое главное, я считаю, это отсутствие когерентной последовательной линии, где-то он иногда мечется. Пока это риторика, может быть, все стабилизируется, от чего-то он откажется. Он показал способность и отказываться, и придерживаться одновременно своим данным во время предвыборной кампании обещаниям.

Какая линия возобладает, сказать трудно. Возьмем ближневосточное урегулирование. С одной стороны, вроде у Трампа есть больше шансов договориться с государствами региона, с другой стороны, есть непонятные высказывания и планы. Самый неконструктивный план по переносу посольства США из Тель-Авива в Иерусалим. Это ужасно, ни одно государство мира не признает Иерусалим как столицу Израиля. Это подрывает принцип "корпус сепаратум", который выводит Иерусалим из рамок и одного, и другого государства. Есть особый статус, который уважают все международные игроки. Трамп отходит от этого, он отходит даже от той линии, которую когда-то в своем решении конгресс принял: там было сказано, что можно переносить посольство в Иерусалим, но администрации дается право откладывать это решение до будущих времен, исходя из существующей ситуации. Сейчас ситуация хуже, чем она была. Такое решение, если он его осуществит, да еще если он назначает послом Дэвида Фридмана, который представляет группу достаточно консервативных и агрессивных поселенцев, уже говорит о том, как он будет работать в Иерусалиме, это вызовет резко негативную реакцию в исламском мире, в арабском мире, среди палестинцев. Это вызовет прилив антиизраильских и антиамериканских настроений, подорвет позиции США в квартете международных посредников, в мирном процессе и вызовет прилив людей в ряды радикальных организаций. Это будет новая волна радикализации именно из-за этого.

 

 

А если прибавить риторику о том, что не надо пускать мусульман в США, это еще усилит градус. Это будет восприниматься как исламофобская политика, это не разумно.

Поэтому непонятно: с одной стороны, у Трампа есть большие возможности с нами сотрудничать по восстановлению мирного процесса, с другой стороны, если он это сделает, будет очень сложно, если не сказать невозможно.

— Стоит ли опасаться, что последние события могут привести к новой интифаде? 

— Трудно сказать, это зависит от наших палестинских друзей, они сегодня разрозненны, и я не думаю, что Махмуд Аббас на это пойдет, но она может спонтанно начаться, вызвать еще и раздрай внутри палестинцев, кто-то перейдет на более радикальные позиции, ХАМАС тоже не сможет остаться в стороне, если США перенесут свое посольство в Иерусалим, они просто потеряют своих сторонников если не отреагируют. 

— Каковы тогда в принципе перспективы встречи Аббаса и Нетаньяху, в таких условиях она становится все менее вероятной?

— Я бы так не сказал. Но в этой связи я бы отметил, что на таком общем фоне Россия могла бы более активную политику проводить с теми же региональными игроками, с той же Турцией, скажем. Если у нас все получится в Сирии, может, мы и на этом направлении будем вместе работать. Тем более что к нам сегодня испытывает сам Израиль, хоть мы и голосовали за ту самую резолюцию (о поселенческой активности — ред.). И по Сирии у нас очень хорошее взаимодействие в рамках противодействия конфликтным ситуациям, столкновению летательных аппаратов и так далее. У России могут оказаться возможности, которые превысят возможности США. Если все раньше смотрели на Вашингтон как на посредника, сегодня эти взоры могут обратиться на Москву, я этого не исключаю. 

Кстати говоря, выстраивание этого доверия по кирпичикам уже ведется на разных уровнях. Например, мы на базе Института востоковедения РАН проведем в Москве 15-17 января межпалестинскую встречу. Это будет неформальная встреча, но сюда приедут руководящие деятели восьми палестинских фронтов и организаций, которые будут обсуждать вопросы преодоления раскола. 

Источник: РИА Новости https://ria.ru/interview/20170104/1485149716.html

Интервью научного руководителя Института востоковедения РАН, члена-корреспондента РАН В.В. Наумкина, председателя Совета IMESClub, на вопросы ответственных редакторов ежегодника ИМЭМО РАН «Запад-Восток-Россия» д.п.н. Д.Б. Малышевой и д.и.н. В.Г. Хороса.

 

В.Г. Хорос: Виталий Вячеславович, в мире происходят события, которые заставляют уточнять или даже менять привычные понятия и представления. В качестве историка я привык связывать терроризм с действиями сравнительно небольших радикальных оппозиционных групп. Так было в XIX в., так было в основном и в XX в., хотя постепенно масштабы террористических акций росли и приобретали международный характер. Но теперь терроризм стал не только своего рода «интернационалом», он изменил свой облик, превратился в войну, в акцию пусть самочинного, но государства. Куда может завести эта тенденция — к третьей мировой?

В.В. Наумкин: Действительно, если уж где и приходится все время менять привычные представления, так это на Ближнем Востоке. Вы правы, терроризм со времени своего зарождения менялся и мутировал. Правда, я бы не назвал маленькими те группы, которые впервые в истории использовали теракты в борьбе с политическими и идейными противниками. В Древности это, например, движение зелотов в Иудее в I в. до н.э. — I в. н.э. и, особенно, их наиболее радикальное крыло, получившее у римлян название сикариев, или «кинжальщиков». А наибольшую известность как террористы в Средневековье получили члены секты исмаилитов-низаритов, которых прозвали «хашшашин», т.е. «гашишниками» (в европейском варианте «асассины» — слово, вошедшее в западноевропейские языки), поскольку им незаслуженно приписывали любовь к этому наркотику, которым они якобы одуряли себя перед совершением политических убийств. Эти люди образовали в конце XI в. в долине Аламут между Иранским нагорьем и побережьем Каспия свое государство во главе с Хасаном бин ас-Саббахом, просуществовавшее до XIII в. Это была не группа, а государство, и построенное на религиозной основе.

В основе ИГ сегодня тоже лежит проект государственного строительства, и здесь в основе — религия, пусть и в ее экстремистском, извращенном толковании. Но это другая эпоха, другие люди, другая идеология и другие порядки. Как ни странно, мы видим, что эта страшная, бесчеловечная идеология, которую рядят в религиозные одежды, лишь компрометируя ислам, тем не менее, притягивает к себе. Разгоревшаяся война между различными толками ислама, прежде всего между суннизмом и шиизмом, а также между разными направлениями в суннизме, угрожает существованию целых государств и действительно грозит приобрести региональный, если не глобальный масштаб.

Совсем нелепо искать истоки нынешнего терроризма в средневековой истории арабо-мусульманского государства. 

Но эта война стала еще и бизнесом, и способом решения геополитических задач региональными державами, борющимися за влияние. Немало вооруженных отрядов сирийских оппозиционеров легко меняет партнеров и идейную окраску ради меркантильных целей. Как пишет один из наиболее серьезных и объективных британских журналистов, Патрик Кокберн: «Некоторые отряды мятежников вокруг Дамаска, которые еще недавно брали себе «исламистски звучащие» имена, чтобы получить финансирование от саудовцев и других «заливников», оппортунистически сменили их на более «светски звучащие», надеясь получить поддержку от американцев».

Среди террористов есть и приверженцы других религий и идеологических систем. 

Но наивные мифы об «умеренных» оппозиционерах неистребимы. Возьмем еще один из расхожих заблуждений. Западные политики и журналисты, с воодушевлением участвующие в ожесточенной информационной войне, постоянно обвиняют Б. Асада в сотрудничестве с ИГ. На самом деле правительственные сирийские войска с самого начала воевали с ИГ, но они берегли силы, чтобы избежать слишком больших жертв в войне с сильным противником. Они, как пишет П. Кокберн, в 2014 г. могли успешно сражаться лишь на одном фронте. Но «теория заговора» о союзе Дамаска с ИГ, так полюбившаяся западным дипломатам и сирийской оппозиции, по словам британского журналиста, «продемонстрировала свою фальшивость, когда ИГ стал побеждать на полях сражений». Он сравнивает ее еще с одним мифом, который придумал экс-премьер Ирака Нури аль-Малики для оправдания своих военных неудач после взятия джихадистами Мосула, когда обвинил в сотрудничестве с ИГ курдов, будто бы «вонзивших нож в спину Багдада». Он говорил, что Эрбиль (главный город Иракского Курдистана) это «штаб-квартира ИГ, баасистов, «аль-Каиды» и террористов.

Но будем надеяться, что все-таки до мировой войны дело не дойдет.

В.Г. Хорос: Но именно с исламским миром ассоциируется в наши дни такое угрожающее безопасности явление, как международный терроризм. Специалисты спорят, что здесь играет ведущую роль: различного рода турбулентности, уже давно происходящие в ближневосточном регионе, — или природа самого ислама как религии, если, скажем, иметь в виду, что ислам сформировался и долгое время существовал как религия завоевателей? Иначе говоря, исламистский терроризм имеет ситуационные или более фундаментальные причины, или и те, и другие? Каково Ваше мнение на этот счет?

В.В. Наумкин: Никогда не слышал о каких-либо спорах между специалистами о том, виноваты ли в сложившейся ситуации ближневосточные турбулентности или агрессивная природа ислама как религии. Возможно, спорят об этом некие расплодившиеся у нас в огромном количестве невежды, в том числе и манипулирующие жупелом терроризма для продвижения исламофобских и арабофобских (а теперь и вошедших в моду туркофобских) настроений, не менее опасных для комфортного существования нашего поликонфессионального и многонационального общества, нежели непосредственно терроризм. К сожалению, некоторые из этих так называемых специалистов, ничего не знающих об исламском и об арабском (персидском, тюркском и т.д.) мире, не сходят с экранов телевизоров, призывая то забыть о правах палестинских арабов, то стереть с лица земли какое-нибудь ближневосточное государство. Вот это и порождает болезненную реакцию мусульман.

Исламский мир настолько разный, что любые обобщения будут просто некорректными. 

Разве в параноидальных построениях подобных псевдоэкспертов виноваты христианство или иудаизм? Уважающему себя специалисту не придет в голову обвинять в терроризме религию. Когда европейцы завоевывали Америку или Австралию, в которой они перебили или перетравили (как в Тасмании) огромную часть аборигенного населения, они не были христианами? Я уж не говорю о колониальных захватах Запада в странах Азии и Африки, о кровавом подавлении освободительных движений (достаточно вспомнить шестилетнюю войну французов в Алжире). Но при этом никто не говорит, что христианство — религия завоевателей. Монголы также начинали свою мощную и порой разрушительную волну завоеваний, не будучи мусульманами. А арабо-мусульманские завоевания, начавшиеся в VII в., как правило, вообще не сопровождались массовым кровопролитием. Христиане и иудеи в течение столетий мирно жили бок о бок с мусульманами. Все четыре древнейшие православные церкви Ближнего и Среднего Востока благополучно окормляли свою многочисленную паству, хотя сегодня ситуация критическая. Евреи, подвергавшиеся преследованиям в христианской Испании, находили убежище у мусульман-арабов. Эта традиция, кстати, была продолжена и в XX в.: в Марокко нашли убежище евреи, бежавшие от Гитлера.

И экстремизм, и терроризм — это тоже лики глобализации. Без свободы перемещения людей, капиталов и информации террористам будет трудно. 

Рядом с Арабским Халифатом в средневековье продолжала существовать Византия, более того, византиец чувствовал себя гораздо более комфортно в Дамаске, Багдаде или Каире, нежели в Париже или в Риме. Средневековые европейцы, позаимствовавшие у арабов-мусульман во время Крестовых походов много культурных достижений, не восприняли у них достаточно высокой для того времени степени свободы, которой отличалась интеллектуальная жизнь Халифата. Замечу, что даже знаменитый историк ислама Бернард Льюис, иногда весьма критически относившийся к некоторым аспектам его наследия, называл поведение крестоносцев на Востоке «чудовищным и варварским». А как пишет западный исследователь Крестовых походов Стивен Рансимэн: «Западный христианин не разделял византийскую терпимость и чувство безопасности. Он гордился тем, что был христианином и, как он полагал, наследником Рима; в то же время он остро чувствовал, что во многих аспектах мусульманская цивилизация была выше, чем его».

 

В публичных диспутах и на страницах своих книг арабские философы-перипатетики спорили с теологами-мутакаллимами, например, о том, является ли наш мир извечным или сотворенным. Страшно подумать, какую судьбу уготовила бы Святая инквизиция этим спорщикам в Европе (она сохраняла институт пыточного следствия до середины XIX в.). Впрочем, незавидная судьба ожидала бы их и во многих странах мусульманского мира сегодня. Но это, как говорится, совсем другая история. Все, что я хочу сказать, это то, что виновата не религия, а те, кто ею манипулирует, и фанатики, которые всегда были во всех религиях и не только в религиях. И что совсем нелепо искать истоки нынешнего терроризма в средневековой истории арабо-мусульманского государства.

Замечу еще, что подобно тому, как в наши дни в мусульманском мире порицают Запад и его культуру за распущенность, аморальность и вседозволенность, в XIX в. в этом же винили Ближний Восток европейские путешественники. По выражению знаменитого американского автора Эдварда Саида: «каждому европейцу, путешествующему по Востоку, либо постоянно там проживающему, приходилось защищаться от его тревожащего влияния… В большинстве случаев казалось, что Восток оскорбляет нормы сексуального приличия…».

Колониальное наследие востребовано. 

Все же если перебросить взгляд в наше время, где действительно пышным цветом расцвел терроризм именно в исламском мире, причем преимущественно в его ближневосточном сегменте, замечу, что среди террористов есть и приверженцы других религий и идеологических систем. По данным Национального консорциума изучения терроризма и ответов на терроризм (США), в 2013-2014 гг. наибольшее число терактов в мире было совершено пятью группировками: ИГ (1 083 теракта в 2014 г. и 6 286 погибших от них), Талибан (соответственно 894 и 3 492), Аш-Шабаб (497 и 1 022), Боко Харам (453 и 6 644) и Коммунистическая партия Индии — Маоистская (305 и 188). Более 60% всех терактов было совершено в пяти странах (Ирак — 3 370, Пакистан — 1 821, Афганистан — 1 591, Индия — 763, Нигерия — 662), но 78% жертв терактов погибли в Ираке, Нигерии. Афганистане, Пакистане и Сирии). При этом все пять группировок захватывали все больше заложников. Наибольшее число людей в 2014 г. было похищено в Ираке (2 658), за ним шла Нигерия (1 298), Индия находилась на 6-ом месте (302). Торговля заложниками стала одним из источников финансирования террористической деятельности так ИГ и других экстремистских группировок.

Чтобы разобраться в том, что происходит в Ираке и Сирии, где базируется ИГ, надо принимать во внимание роль и интересы всех сегментов общества 

В.Г. Хорос: Иногда высказывается соображение, что исламский мир хуже других регионов вписался в эпоху глобализации, существенно отставал в плане экономики, технологий, образования. Может быть, насилие — это компенсация за отставание, результат неспособности ответить на действительно трудные проблемы и вызовы глобализации?

В.В. Наумкин: Такое соображение, действительно, нередко высказывается, причем и серьезными экспертами. Однако на самом деле исламский мир настолько разный, что любые обобщения будут просто некорректными. Весьма бурно модернизируется и развивается самая крупная по численности населения мусульманская страна — Индонезия, удивляет успехами современных, в том числе информационных технологий, Малайзия. По объему ВВП на основе паритета покупательной способности Индонезия стоит на 8-ом месте в мире, здесь она не так далеко ушла от нашей страны, занимающей уже 6-ое место. Да и не будем забывать, что быстро развивающаяся Индия отчасти тоже принадлежит исламскому миру — ведь в ней проживает не менее 150 млн мусульман. Разрыв в уровнях развития исламских государств ничуть не меньше, чем между ними и развитыми странами. Есть отставание, но есть и опережение.

Думаю, что периодически повторяющие в истории проекты создать в регионе государственность, базирующуюся на транснациональной, строго религиозной идентичности объясняются, среди всего прочего, стремлением солидаризовать фрагментированное общество. 

Первое место в мире по ВВП на душу населения по паритету покупательной способности, на основе данных МВФ в 2014 г., традиционно занимал Катар — 143 427 долл., другие самые богатые мусульманские государства были: на 4-ом местее — Бруней (73 233), на 5-ом — Кувейт (71 020), на 7-ом — ОАЭ (64 479, на 12-ом — Бахрейн (51 714). Для сравнения: США занимали в списке 10-ое место с 54 597 долл. В том же году по той же оценке Йемен показал всего 3 774 долл., а это близкий сосед аравийских монархий. Замечу, что список традиционно замыкала Токелау — территория, управляемая Новой Зеландией; а ведь, казалось бы, богатая метрополия могла бы обеспечить трем крохотным островам более или менее сносное развитие.

Вы скажете — эти экономические показатели еще не все, и это действительно так. Но вспомним об одной важной системе оценке развития. Это введенный в оборот Программой развития ООН (ПРООН) так называемый Индекс человеческого развития ИЧР), хорошо Вам известный. В нем учитываются такие показатели, как возможность для человека жить долгой и здоровой жизнью, получить образование и иметь достойный уровень жизни, обладать политической свободой, иметь гарантированные права и самоуважение. Так вот, в докладе ПРООН от 2015 г. по ИЧР на первом месте по индексу стоит Норвегия (0,944). Саудовская Аравия — на 39-ом (0,837,, ОАЭ — на 41-ом (0,835), Бахрейн — на 45-ом (0, 824), Кувейт — на 48-ом (0,816). Наша страна занимает довольно в списке довольно высокое место — 50-ое (0,798). Кстати, сам ИЧР был придуман в 1990 г. представителем мусульманской страны — пакистанским экономистом Махбубом уль-Хаком как «альтернативный показатель человеческого прогресса». Во многих, не только самых богатых государствах исламского мира существуют развитая система современного высшего образования, высококлассное медицинское обслуживание. Конечно, из-за вооруженных конфликтов показатели ИЧР в ряде стран Ближнего и Среднего Востока катастрофически снижаются.

Но если Вы имеете в виду подверженность болезни радикализма, то она выше у некоторых наиболее развитых стран исламского мира, чем у остальных. И еще одно важное соображение. И экстремизм, и терроризм — это тоже лики глобализации. Без свободы перемещения людей, капиталов и информации террористам будет трудно. Рекрутирование людей в террористические группировки идет, в основном, через Всемирную паутину, террористы используют самые совершенные средства связи, современное оружие, возможности финансовых и фондовых рынков, открытость торговли.

В Сирии сформировалась трехэтажная конфликтная конструкция, в нижней части которой в вооруженной схватке противостоят друг другу различные игроки — государственные и негосударственные. 

Да и вообще, когда я слышу разговоры об отставании исламского мира, не могу отделаться от мысли об их аналогии с рассуждениями европейских конструкторов нынешней системы национальных государств на Ближнем Востоке. Новую карту региона на скорую руку сверстали в 1916 г. два дипломата — британец Марк Сайкс и француз Франсуа Жорж-Пико, поставившие задачу не допустить создания независимого арабского государства на месте вилайетов Османской империи, а поставить их под мандат европейских держав. При этом, как следует из архивных документов, они исходили из того, что арабы не способны управлять своими обществами и обречены на то, чтобы стать вассалами Великобритании и Франции. Сэр Сайкс, 6-ой баронет Следмирский, побывав в Каире, снисходительно разделил интеллектуальную элиту Ближнего Востока на первый, второй и третий классы “Ancients” («Дремучих») и соответственно “Moderns” («Продвинутых»). В этой полубиологической классификации повезло только первому классу “Moderns”, к которому были отнесены «личности из хороших семейств, полностью воспринявшие западное образование». Последствия поспешной инженерии двух джентльменов Ближний Восток расхлебывает до сих пор.

 

Колониальное наследие востребовано. Знаменитый разведчик и знаток бедуинской жизни Томас Лоуренс во время первой мировой войны написал краткий трактат-поучение для британских офицеров, направленных служить в Хиджаз, — «Двадцать семь статей», где были и полезные, и весьма экзотические советы. Приведу в пример один: «Воспитанный в Хиджазе раб — лучший слуга, но поскольку правила запрещают британским подданным владеть ими, лучше всего их ‘арендовать’». В 2006 г. командующий американским контингентом в Ираке генерал Дэвид Петреус для «завоевания умов и сердец иракского народа» приказал своим старшим офицерам изучить инструкцию Т. Лоуренса по общению с бедуинскими племенами, хотя к тому времени в Ираке их было всего 2% населения.

Ну, а корни насилия, основанного на экстремально эксклюзивистской интерпретации ислама, ведут в три сферы — системную (причинами этого явления выступают в первую очередь социальные и социально-экономические болезни общества), политическую (здесь и общая исторически обусловленная напряженность в отношениях между исламским миром и Западом, и нерешенность арабо-израильского колнфликта, и военное вмешательство Запада, прежде всего — США) и религиозно-культурную (влияние салафизма, идей теоретиков джихада и т.д.).

Возвращаясь к вопросу о «продвинутости» террористов из ИГ, замечу, что их квалифицированные оперативники, специализирующиеся на работе в социальных сетях поначалу особо полюбили Facebook за его богатые коммуникационные возможности, включая страницы фэнов и т.п. Как утверждают американские эксперты Джессика Стерн и Дж. М. Бергер, ИГ сформировал свои аккаунты в Twitter (@islamicstatee) и Facebook заранее, еще за две недели до официального провозглашения халифата. В последние месяцы террористы стали в большей степени использовать Twitter, а не Facebook и YouTube. Не удивительно, что американские эксперты по терроризму заговорили об «электронных бригадах».

Сегодня, несмотря на все повороты в саудовской политике, руководство этой страны по-прежнему одержимо идеей любой ценой добиться установления в Сирии суннитского режима. 

Д.Б. Малышева: Сегодня весьма запутан расклад сил и интересов в сирийском конфликте и вокруг так называемого «Исламского государства». Кто все-таки главные политические игроки в сирийском и других ближневосточных конфликтах? Как соотносятся здесь внутренние и внешние факторы?

В.В. Наумкин: На Ближнем Востоке всегда все было и, боюсь, в обозримом будущем будет запутано. Для распутывания сложнейших клубков противоречий, хитросплетений интересов многочисленных групп, особенно в сильно фрагментированных, глубоко разделенных обществах, нужна профессиональная эрудиция и большая смелость. Я могу лишь высказывать предположения. Чтобы разобраться в том, что происходит в Ираке и Сирии, где базируется ИГ, надо принимать во внимание роль (пусть даже и скромную) и интересы всех сегментов общества — социальных, этнических, конфессиональных, родоплеменных и клановых, профессиональных, корпоративных и т.п. Многие из них пока остаются вне поля зрения наших исследователей.

Приведу простой пример. Возрастающую роль в процессах, происходящих в этой зоне, играют курды, а наше курдоведение находится в упадке. Сколько специалистов в Москве, за исключением самих курдов, может говорить на их языке? В последнее время у нас хоть что-то становится известным о езидах (а их в одном Ираке около полумиллиона человек, живут они, кстати сказать, и в России), которые подверглись ужасающим преследованиям со стороны ИГ, или о туркоманах (а их только в Ираке не менее двух с половиной миллионов жителей). Но кто слышал, например, о такой небольшой, но древней этноконфессиональной группе, как какаи, обитающей в провинциях Сулейманийя и Халабджа на севере Ирака? Обычно их считают сектой. Какаи в течение столетий сохраняют в тайне свои древние верования и отличную от других идентичность, хотя часто ассоциируют себя с курдами. Одна часть какаи считает свою религию ответвлением от ислама (возможно, из опасения быть подвергнутыми нападениям со стороны исламских экстремистов, живущих около мест их обитания в Киркуке и Мосуле), другая не считает себя мусульманами (это ближе к правде).

 

Но если какаи немногочисленны, то шабаков (еще одна группа) в Ираке около 300 тысяч человек и они разговаривают на своем языке. Шабаки — мусульмане, около 60% шиитов, 40% суннитов. Я думаю, что не все знают и том, к какому толку христианства принадлежат ассирийцы или халдеи. Думаю, что периодически повторяющие в истории проекты создать в регионе государственность, базирующуюся на транснациональной, строго религиозной идентичности объясняются, среди всего прочего, стремлением солидаризовать фрагментированное общество, в котором на протяжении веков враждовали между собой этнические группы, племена и кланы, объединить его разнородные части. Конечно, культурно-цивилизационное разнообразие не беда, а богатство, но им надо с толком распорядиться, эффективно управлять.

Но и в наше время проектов, основанных на религиозной идентичности, немало, в том числе и весьма успешных, как например, велаят-е факих в Иране. Есть некоторое число групп, пытающихся возродить умерший халифатизм перед лицом сложнейших вызовов, стоящих перед исламским миром. В этом ряду стоит и ИГ — страшный, экстремально террористический, но все же проект государственного строительства. Эта группировка, сумевшая поставить под свой контроль немалую часть территории Ирака и Сирии, является одним из главных игроков в сирийском конфликте. Я надеюсь, что те несколько десятков государств, которые ведут пока безуспешную борьбу с этим ужасающе античеловеческим образованием (кстати, не имеющим ни своей авиации, ни средств ПВО), все же сумеют покончить с ним, но полагаю, что халифатистский проект не умрет, равно как и сам радикализм, поскольку остаются все те причины, которые его порождают.

Ну, а если продолжить разговор о главных на сегодня политических игроках в Сирии, то это также противостоящие ИГ правительственные силы и весь лоялистский блок в обществе. В этом конфликте велика и роль внешних акторов. В Сирии сформировалась трехэтажная конфликтная конструкция, в нижней части которой в вооруженной схватке противостоят друг другу различные игроки — государственные и негосударственные, причем воюют между собой не только правительственные силы и поддерживающее их народное ополчение и разномастные вооруженные группы от отрядов светски ориентированных бывших военнослужащих и офицеров полиции до террористических группировок со зловещей репутацией извергов. На стороне одних воюют иностранные наемники-джихадисты, других — добровольцы, приглашенные правительством. Но воюют между собой и сами различные оппозиционные и террористические группировки, к примеру — ИГ с «Джабхат ан-Нусрой» или та же «ан-Нусра» с «Ахрар аш-Шам».

Второй уровень — конфликтующие между собой региональные игроки, каждый из которых выступает спонсором определенных сил внутри страны и преследует свои геополитические цели. Здесь особенно острое столкновение происходит между Ираном и Саудовской Аравией, которые сошлись в схватке не только на сирийской площадке, но едва ли не на всем ближневосточном театре действий. Как метко, пусть и утрированно, высказался один мой американский коллега, «Эр-Рияд и Тегеран, похоже, готовы воевать в Сирии до последнего сирийца». Турция, кажется, полностью зациклилась на противостоянии сирийским курдам.

Наконец, на третьем уровне противостоят другу глобальные державы, в первую очередь — Россия и США, хотя в их взаимоотношениях есть помимо соперничества и элементы сотрудничества, предопределенные общностью вызовов и угроз, а также общей ответственностью за судьбы мира.

В.Г. Хорос, Д.Б. Малышева: Не можем не спросить о России и предпринимаемых ею усилиях для подавления глобальной террористической угрозы. Конечно, побудительные мотивы такой активности на Ближнем Востоке вполне понятны и объяснены российским президентом. Но все-таки, по Вашему мнению, вовлечение России в сирийские дела: это — хорошо просчитанный шаг или акция с непредсказуемыми последствиями? Не станет ли сирийская операция вторым Афганистаном? Насколько далеко готова зайти Россия в помощи сирийским властям? Сблизят ли военные действия против террористов нас с западными партнерами или наоборот? Закрепят ли они наши позиции и влияние в арабском мире?

В.В. Наумкин: Россия была вовлечены в сирийские дела с самого начала внутрисирийского конфликта, но лишь недавно эта вовлеченность вошла в свою активную фазу, когда российские ВКС начали в сирийском небе по приглашению официального Дамаска операцию против ИГ и других террористических группировок. Если бы не Москва, не исключаю, что Дамаск уже был бы столицей псевдохалифата ИГ.

К сожалению, не у всех региональных государств наша акция находит понимание, более того, ее цели искажаются, особенно теми, кто привык использовать террористов для реализации своих геополитических целей. Вспоминаю, как в июле 2014 г., вскоре после взятия Мосула, в выступлении в Лондоне бывший глава М16 Ричард Диарлав сказал, что саудовская политика в отношении джихадистов имеет две противоречащие друг другу мотивации: страх перед возможными действиями джихадистов в королевстве и желание использовать их против шиитских государств за рубежом. По его выражению, для саудовцев «глубоко привлекательны любые милитанты, которые могут эффективно противостоять шиитству». И сегодня, несмотря на все повороты в саудовской политике, руководство этой страны по-прежнему одержимо идеей любой ценой добиться установления в Сирии суннитского режима. Так же как одержима Турция задачей не допустить образования в Сирии протяженного курдской автономии вдоль своей границы.

 

Официальная позиция России, как и большинства глобальных и региональных держав, по прежнему исходит из необходимости политического решения сирийского конфликта на основе Женевского коммюнике 30 июня 2012 г. и Венских договоренностей Международной группы поддержки Сирии  (МГПС) 2015 г. Но при этом Кремль считает, что ни успешная борьба с ДАИШ и другими террористическими группировками в Сирии, ни прекращение огня невозможны без перекрытия сирийско-турецкой границы, через которую в сирийскую сторону идет неиссякаемый поток иностранных джихадистов, оружия и товаров, а в турецкую – контрабандной нефти. Как заявлял на днях российский министр иностранных дел Сергей Лавров, «…ключевым компонентом для того, чтобы прекращение огня работало, является одна из наиболее острых задач – перекрытие контрабанды через турецко-сирийскую границу, которая подпитывает боевиков…». Французский исследователь Фабрис Баланш  в аналитической записке Вашингтонского института ближневосточной политики от 5 февраля рассматривает «перекрытие путей иностранной помощи мятежникам» в качестве одной из главных стратегических задач российской военной кампании в Сирии. Было понятно, что этот вопрос станет наиболее острым на встрече МГПС в Мюнхене 11 февраля.

Россия также не отказалась от мысли о невозможности военной победы какой либо из конфликтующих сторон. Однако достигнутые в последние несколько дней сирийской армией – причем малыми силами – военные успехи на юге (при участии отрядов «Хизбаллы») и, в особенности, на севере страны интерпретируются СМИ как начало коренного перелома в войне правительственных сил с мятежниками. Не случайно Лиз Слай и Закариа Закариа озаглавили свою статью в «Вашингтон пост» от 4 февраля «Сирийские мятежники проигрывают Алеппо и, возможно, войну». Действительно, окружение Алеппо правительственными войсками, которые сражались в северной части этой провинции вместе с местными шиитскими ополченцами и из единоверцами из Ирака (бригада «аль-Бадр») и Афганистана при поддержке российской авиации, перекрытие северного пути поставок из Турции отрядам боевиков после взятия городка Мурасат Хан и прилегающих к нему деревень резко меняют баланс сил в вооруженной борьбе в пользу Асада. Символическим было освобождение шиитских анклавов Нубуль и Захра, которые находились в осаде мятежниками в течение трех лет. Кстати, события подтвердили несостоятельность обвинений в адрес России, что она наносит удары не по террористам, а по отрядам умеренной оппозиции. Ведь основной силой, с которой велись бои в районе к северу от Алеппо, является «Джабхат ан-Нусра» (JN). Она входила в зонтичное объединение «Джайш аль-Фатх» вместе с «Ахрар аш-Шам», движением«Нур ад-Дин аз-Зинки» и отрядом туркоманов «Бригада султана Мурада», но, как сообщаетcя в вышеупомянутой записке TWI, «ан-Нусра» и «Ахрар аш-Шам» недавно стали воевать друг с другом, «Нур ад-Дин аз-Зинки» покинуло район Алеппо, а туркоманы ведут борьбу с ДАИШ, отряды которого есть и близ Алеппо, а не с силами Асада. Как полагают в России, если входящая в «аль-Каиду» «Джабхат ан-Нусра» и прикрывается союзом с теми, кого можно считать умеренными по их идеологическим воззрениям, это не означает, что по ее позициям нельзя наносить ударов. Террористическая группировка «Ан-Нусра», так же как и ДАИШ, входит в число основных целей российских ВКС. Одновременно Москва подтверждает свою готовность договариваться с группировками умеренной оппозиции, но ее продолжает разделять с западными и региональными партнерами по МГПС разное понимание того, кого можно относить к террористам, а кого нет.

Можно предположить, что в ближайшее время правительственные силы предпримут новое наступление с целью перекрытия и западного пути контрабандных поставок мятежникам. Ясно, что помимо чисто военных целей, в том числе создания площадки для мощного наступления на позиции ДАИШ на востоке, Дамаск готовится завоевать для себя хорошую стартовую позицию на переговорах в Женеве.

Изменение баланса сил на севере страны произошло и в пользу «Демократических сил Сирии» (ДСС) – объединению курдских и арабских ополченцев, среди которых ведущую роль играют курдские отряды самообороны – YPG. Можно утверждать, особенно после взятия ими северных деревень Зияра и аль-Харба, что курды приблизились к решению ими главной стратегической цели – выстраиванию протяженной линии контроля вдоль сирийско-турецкой границы. Это, как полагают в Москве, в настоящее время способствует сближению позиций правительственных сил и сирийских курдов. Однако для того, чтобы исключить в будущем новое обострение противоречий между ними, Москве в перспективе предстоит убедить Дамаск в необходимости согласиться с идеей курдского самоопределения. Действительно, выработка приемлемой всеми концепции децентрализации будущей Сирии является важнейшей задачей любого плана сирийского урегулирования. Военные аналитики предполагают, что в скором времени курды могут начать наступление на участке 96-километрового Джарабулусского коридора Турция – ДАИШ, что является «красной тряпкой» для Анкары. Но пойдет ли она в этом случае на открытую интервенцию в Сирии? Какими будут тогда действия Вашингтона, оказывающего военную поддержку курдам (так же, как и Россия)? Возможно, с учетом этого фактора Москва в последнее время значительно укрепила свои ВКС, базирующиеся в районе Латакии, разместив там многофункциональные СУ-35С, модернизировав сирийские МИГ-29 в МИГ-29СМТ, усилив их электронную начинку и вооруженность.

Создание протяженного [lining up] пояса курдского контроля у своих границ с Сирией является неприемлемым для Турции, которая не раз угрожала в этом случае военным вторжением. Отвергая обвинения со стороны России в том, что она готовит наземное вторжение, Турция одновременно ужесточает антироссийскую риторику.         Показательно, что по данным агентства «Интерфакс» от 5 февраля, Минобороны России сообщает, что «военные Турции отказались подтвердить свое согласие с меморандумом о безопасности полетов над Сирией еще до атаки на российский бомбардировщик Су-24М». Кроме того, «Турция систематически нарушает Договор по открытому небу, что делает невозможным контроль над военной деятельностью одного из государств-участников». Основанием для этого утверждения послужил недавний отказ турецкой стороны в проведении наблюдательного полета российского самолета Ан-30Б над ее территорией.

В Москве с недоумением восприняли появившиеся на днях сообщения о готовности Саудовской Аравии, а затем и Бахрейна послать свои сухопутные войска в Сирию «для участия в борьбе с ДАИШ» – непонятно где, как и по какому праву. 7 февраля о готовности направить в Сирию для борьбы и ДАИШ ограниченный военный контингент, но только в составе коалиции под предводительством Вашингтона, заявил на пресс-конференции в Абу-Даби госминистр по иностранным делам ОАЭ Анвар Гаргаш. С учетом позиции сирийского правительства, которое устами Валида Муаллема заявило о том, что «любое вторжение на суверенную территорию Сирии, предварительно не одобренное Дамаском, будет классифицировано как агрессия», а также позиции Ирана, это могло бы привести к перерастанию сирийского конфликта в полномасштабную  региональную войну с угрозой вовлечения в нее глобальных держав. По данным Conflicts Forum, «Россия договорилась с сирийским правительством о новых правилах ведения боевых действий, которые позволяют самолетам сирийских ВВС атаковать любых покушающихся на сирийский суверенитет – без обращения к вышестоящим инстанциям».

Не случайно в преддверии Мюнхенской встречи МГПС для беседы с Владимиром Путиным в Сочи был приглашен король Бахрейна, поддерживающий дружественные отношения с Москвой. Как известно, из всех государств-членов ССАГПЗ [GCC] Бахрейн всегда первый присоединяется к инициативам Эр-Рияда. Возможно, единственный способ побудить его занять более осторожную позицию – если Иран даст ему гарантии, что он убедит местных шиитов прекратить протесты. Но не случайно отдельные алармистски настроенные участники экспертного сообщества в России стали рассуждать о том, не станет ли Сирия плацдармом для начала новой мировой войны.

С не меньшим недоумением были восприняты в Москве призывы некоторых  американских политиков к созданию в Сирии зоны безопасности и бесполетной зоны по турецкому рецепту, который в недавнем прошлом не получил одобрения в Вашингтоне. К этому, в частности, призвали бывший заместитель госсекретаря Николас Бернс и посол в отставке Джеймс Джеффри в статье в «Вашингтон пост» от 4 февраля.

Все сказанное еще не означает, что Москва делает ставку на военную победу Дамаска. Она стремится к возобновлению межсирийских переговоров, но не на условиях Эр-Риядской группы оппозиционеров, выдвигающих предварительные условия. Как высказался один комментатор: «Стол переговоров находится не в Женеве, скорее, подлинные «переговоры» ведутся на полях сражений Идлиба и Алеппо».

В выступлении на открытии Центра внешнеполитического сотрудничества имени Е.Примакова в Москве 4 февраля с.г. Генри Киссинджер говорил об угрозе «неуправляемых пространств» на Ближнем Востоке как для США, так и для России. Сможет ли эта быстро растущая угроза заставить две страны перешагнуть через имеющиеся разногласия и совместно противостоять возможности распада региональной системы национальных государств, разгула терроризма и насилия?

 


Initially published: http://www.al-monitor.com/pulse/ru/originals/2016/02/syria-national-reconciliation-military-war-russia-geneva.html#ixzz4059TRqOO

In recent days, it has become apparent that Russia, while continuing its air campaign against the Islamic State (IS) and Jabhat al-Nusra positions in Syria, is paying attention to the search for a political solution to the Syrian crisis. Some analysts even argue that Moscow is beginning to lean toward "the idea that a political solution for the region would include a post-Assad Syria," as Nikolay Kozhanov from Carnegie Moscow Center wrote regarding Syrian President Bashar al-Assad.

Russia sincerely believes what it is doing serves the interests not only of Shiites and non-Muslim minorities in the Middle East, but the whole Islamic world, including the Sunni majority — to which 20 million Russian Muslims belong. Over the years, in various parts of the North Caucasus and the Volga region, the victims of these terrorists who are trying to brainwash Muslims have been ordinary believers, imams, muftis and prominent theologians. The number of young Muslims duped via the Internet and recruited to join IS has already crossed the "red line."

It appears Moscow didn’t expect Riyadh to react so negatively to the Russian military campaign against the jihadis in Syria, considering they threaten the security of the kingdom no less than Russia’s. After all, the Saudi regime has always been one of the main targets of these Islamic radicals. Close cooperation with Iran, however, without which it would have been impossible to conduct the military campaign effectively, has been like a red cape to a bull for the Saudi establishment, especially the religious one, which is lashing out at Moscow. Still, one can hear voices of support among the Saudi public for Moscow’s actions to weaken one of the kingdom’s enemies, namely IS.

However, there are those who believe Russian airstrikes only increase the flow of militants to the ranks of the radicals. Russia is actively challenging this view. It is important to Moscow to explain Russian aims, especially to the Sunni majority of the Muslim world, and prevent the incitement of anti-Russian sentiment by the extremists, who capitalize on Sunni solidarity. Unlike its allies in the "Baghdad coalition," especially Iran, Russia cannot be suspected of pursuing religious objectives, and this works in its favor. The Kremlin doesn’t want to interfere in any way in any intra-Muslim showdown, especially since Russia's population includes a Muslim community whose members are all adherents of the Hanafi and Shafi’i schools of thought.

Moreover, Russia didn’t and doesn’t have any ambition to "dominate" in Damascus, which is evident in Assad’s intransigence with Moscow on issues related to negotiations with the opposition. In Spiegel Online, Christoph Reuter even argues that Assad asked Russia for help to contain the Iranians, putting himself in a position "to play off his two protective powers against each other." However, doesn’t this sound a little bit too sophisticated?

Still, accusations that Moscow is religiously biased, especially coming from some Arab capitals, continue unabated. The ongoing information war is fierce and resorts to grotesque falsification. Writing in the newspaper Asharq Al-Awsat, Riyad as-Seyyid put forward a thesis about the four "foreign-led holy wars against Arabs," combining "Jewish Zionist colonizers," "Iranian adherents to Shiite proselytism," IS jihadis and Russian Orthodoxy.

According to his theory, crusades have supposedly been organized by Byzantium (sic!), while the Russian Orthodox Church has called Russian President Vladimir Putin’s actions in Syria a "holy war" (naturally, this isn't the same as Byzantium’s campaigns). Russian military officials would be very surprised to hear they are conducting some kind of religious war. They know they haven’t been sent to war, but to a time-limited air campaign against a dangerous enemy that threatens the security of their country. They aren’t really concerned about the Sunni-Shiite divide.

As for Israel, while the vast majority of Russians strongly disapprove of Israel’s policies toward the Palestinians — whom Russia has always supported — they nonetheless appreciate the Israeli government for its neutrality in the Syrian crisis and Russia's actions in the region. From their side, Russian officials have guaranteed Israel that no violence against the Jewish state will come out of the Syrian territory where Russia and its allies operate.

At the same time, as written in a Jerusalem Post editorial Oct. 9, "Israel must be careful not to be seen to be working with Moscow against the Syrian opposition." Anyway, Moscow doesn’t intend to work against all Syrian opposition, least of all in collaboration with Israel. Moscow doesn’t need anything from Israel but neutrality in Syria, though Russian analysts monitor the views expressed in the Israeli media. Here, journalist Amotz Asa-El’s opinion is instructive: "If indeed Russia emerges as post-war Syria's political sponsor, it might keep a lid over Israel's northern enemies."

Expecting that the Syrian Arab army will be able to drive out the terrorists with the support of the Russian Aerospace Defense Forces, Russian analysts are pondering where IS fighters may flee. They could melt into the local population, go into the areas of Iraq under their control or move to Turkey and on to Europe. How can they be prevented from going to Central Asia and farther on to Russia?

A few days ago, on the eve of a large-scale offensive by the Syrian army, the Russian Foreign Ministry announced — in an attempt to fend off criticism that Russia allegedly bombs the moderate opposition — that it is ready to establish contacts with the Free Syrian Army (FSA). Likewise, the ministry would be open to discuss the possibility of involving the FSA in "creating conditions to begin the process of finding a political settlement to the Syrian crisis through negotiations between the government of Syria and the patriotic opposition."

At the same time, the issue of which opposition groups qualify as "patriotic" and which don’t hasn’t been settled yet. On this point, Russian experts hold contradictory and often clashing viewpoints. According to one interpretation, any group that carries out military operations against the legitimate government of Syria must be suppressed: Dialogue can only be conducted with those opponents who renounce armed struggle. According to another, apart from IS and Jabhat al-Nusra, which are on the list of terrorist organizations, only those groups fighting in alliance with them can be targeted by airstrikes. A third interpretation indicates it is necessary to have dialogue also with certain armed groups, while urging them and the government to start negotiating.

Putin and Foreign Minister Sergey Lavrov mentioned the FSA as a possible partner in the dialogue, which is a step toward a differential approach to the armed opposition. It remains unclear whether other groups will be added to the dialogue. This approach is consistent with Moscow’s stance of promoting the peace process in Syria, in parallel to its air force and navy conducting operations, and to fully support Damascus in the fight against terrorism.

Moscow pins great hopes on UN Special Envoy Staffan de Mistura’s plan for peace talks, which has been facing serious challenges. The Kremlin doesn’t exclude resuming its mediation mission, which includes trying to convene soon a third meeting in Moscow among representatives of the opposition, civil society and government officials. Such a meeting need not be seen as an alternative to de Mistura’s plan, or even Geneva 3, as Russia stresses its commitment to the Geneva Communique of June 30, 2012, and supports new talks in Geneva. Russian experts believe that, given its renewed confidence, Damascus will be more responsive than before to calls from Moscow — to which it owes so much — to implement reforms and start negotiations with the patriotic opposition.

There is no evidence that there have been civilian casualties as a result of Russian airstrikes. Of course, the tragic incidents in Yemen and Afghanistan — where innocent civilians have fallen victim to the bombings — illustrate that unfortunately no military, including those with the most modern and sophisticated weapons, is immune from mistakes. The challenge is choosing a strategy that prevents such incidents as much as possible. In any case, the Russian military and other officials have repeatedly pointed out that facilities occupied by civilians are excluded from the targets for airstrikes, while data on terrorists’ military installations received from the Syrian side are cross-checked several times from different sources.

Will all these efforts help Russia achieve a political settlement for Syria?



Read more: http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2015/10/russia-syria-politics-isis-nusra-jihadist-saudi-arabia.html#ixzz3pQAjY8ZK

 

Пятница, 02 Октябрь 2015 01:57

Russian role in Syria still anyone's guess.

Russia's increased aid to Syria remains the center of attention among experts and the world media, where rumors of a possible "Russian intervention" have begun circulating. Russian officials deny them, calling them speculation, but they often give evasive answers on the subject. At the same time, Moscow has emphasized that on the Syrian conflict, it will keep operating on two parallel tracks: actively opposing terrorist groups — primarily the Islamic State  and continuing the political process toward a diplomatic solution to the conflict. 

The additional support has to be understood within the framework of the first track: President Vladimir Putin has been calling for a united front to fight terrorism. At a Sept. 22 press conference in Moscow, Iranian Deputy Foreign Minister Hossein-Amir Abdollahian said Tehran welcomes the Russian president's proposal.

But what will happen next? Given the ambiguity of the current situation, one can only suggest a few hypothetical scenarios.

Scenario 1

Russia doesn’t directly engage in the conflict either by land or air and limits itself to providing military/technical aid and advice to Damascus, including the development of Russia's naval base on the west coast. This situation is quite plausible, but it is unlikely that IS could be defeated in this context.

Some Middle East analysts have opined that Russia’s main objective is to ensure the safety of a future Alawite state in western Syria in the event of the country’s partition, as Syrian President Bashar al-Assad is a member of the Alawite religious minority. The authors of Middle East Briefing write that one of the inevitable consequences of Russian intervention would be precisely that: the partition of Syria. Allegedly, "There are several indications that Russia is deploying its forces along the lines believed to be separating areas of strategic interest to Iran and the Assad regime [the western coastal region] from the rest of Syria. These are the lines where suggested UN forces could deploy in the future."

I am convinced that Russia isn’t preparing for such a scenario and that it will instead make every effort to help preserve Syria as a unified state.

Scenario 2

At the request of the government in Damascus, Russia participates in hostilities against IS in cooperation with the Syrian Arab Army and volunteers from neighboring countries. There are two possibilities for implementing such a scenario. The first would be to launch rocket attacks and airstrikes with the direct participation of the Russian contingent in ground operations. This is unlikely, mainly because of the inevitable losses to the Russian military that would cause an extremely negative reaction among the Russian public. However, an analogy between this situation and the Soviet Union in Afghanistan that has been circulating in some regional media is inappropriate. In the Afghanistan situation, almost all states were against Moscow, while now many regional and global players have an interest in seeing Russia participate in the fight against IS.

The second possibility would be to launch rocket attacks and airstrikes on IS positions — and possibly those of other jihadist groups such as Jabhat al-Nusra — without boots on the ground, as the Americans say. In this case, only the Syrians and their regional allies would fight on the ground. This scenario is also rather risky, as it does not offer much chance of success. In both cases, at least some limited coordination with the forces of the US-led international coalition would be needed, at the bare minimum to prevent aerial vehicles from inadvertently colliding and to avoid accidentally striking each other’s positions. Putin and Israeli Prime Minister Benjamin Netanyahu addressed this very topic during recent talks in Moscow.

Scenario 3

Russia joins the international coalition already operating in Syria. However, given the current state of relations between Russia and the United States — and the West in general  it is impossible to assume that Moscow would put its armed forces under US command (and Washington will never give up control). Besides, the US administration is unlikely to cooperate with Damascus unless we suggest the unthinkable, namely that Moscow would play the role of a bridge between them and facilitate the necessary level of cooperation. This scenario is totally unrealistic.

Scenario 4

Russia creates a parallel coalition to the current one composed of Russia, Syria, Iraq and Iran, with the participation of volunteer troops from neighboring countries such as Lebanon, Afghanistan and Pakistan, but without getting involved in ground operations. This scenario is plausible, but in this way a full victory against IS seems hardly possible.

Scenario 5

Russia forms a wider parallel coalition by joining forces with its main strategic ally, China. While this may sound like a fantasy, it would radically change the situation, and a whole set of circumstances speaks in its favor.

First, China has an interest in strengthening its presence in the region, not only in economic terms, as before, but also in the military and political sphere. Strong evidence for this idea is provided by the naval base Beijing is building on the Horn of Africa in Djibouti, where China plans to accommodate nearly 10,000 Chinese soldiers. Likewise, it plans to post units of elite Chinese counterterrorism forces — the Snow Leopard Commando Unit  in Iraq and Afghanistan, and there is already talk of their likely deployment in Syria. There is participation by 1,000 Chinese peacekeepers under the UN flag in Lebanon, another 1,000 in South Sudan and 500 in Mali. In Africa, it has long been rumored — yet never verified — that workers and employees on Chinese sites in several countries such as Sudan are in fact military personnel.

Second, there is Beijing’s growing concern about the threat posed by jihadist terror organizations, heightened after a Uighur terrorist group from China known as the Turkistan Islamic Party captured a Syrian air force base.

Third, there is the ever-growing military cooperation between Chinese and Russian armed forces on a bilateral basis and within the framework of the Shanghai Cooperation Organization. In this context, we can point to a series of military exercises in the region of Inner Mongolia. It is said that plans for the next such drill already involve not only Russia, but also new SCO members India and Pakistan. They, too, are interested in destroying IS and its "franchise" strategy, under which more and more terrorist groups are rising around the world. Will it be possible to include India and Pakistan in the fight against IS in Syria? And what if the SCO also accepts Egypt, which already has experience in joint military exercises with Russia and China and is also extremely concerned about the terrorist threat? In any event, one has to acknowledge that despite the SCO’s slow and difficult evolution, there are signs it is transforming into an organization with the characteristics of a political and military alliance.

Of course, China will have to consider some constraints. It has close ties with energy suppliers in the local market, primarily Saudi Arabia, which won’t like such a scenario. China has a difficult yet working relationship of cooperation and interdependence with the United States — and the United States is already extremely annoyed at China’s rapidly growing international activism. At the same time, there may be other considerations. Christina Lin, former director for China policy at the US Department of Defense, wrote in a blog post for The Times of Israel, "China and SCO’s entry into the war against [IS] would be a welcomed step in Washington."

If this scenario is really implemented, it will dramatically strengthen "Coalition 2" and its chances for a convincing victory over IS and other terrorist groups. For now, Al-Monitor has no concrete data on any noticeable preparation to create such a broad coalition, but circumstantial evidence gathered from Chinese diplomatic circles leads us to believe that the ground is being tested, at least.

The intrigue about Russia’s true intentions in Syria will obviously continue, at least until Putin’s Sept. 28 speech at the UN General Assembly. As befits the Russian president’s style, there may be surprises. According to Russian military affairs journalist Vladimir Gundarov, "No one knows what objectives the Kremlin has set [for] itself. The intrigue has reached such a climax that US Defense Secretary Ashton Carter has spoken with his Russian counterpart, Defense Minister Sergei Shoigu." Now everyone is expecting the start of negotiations between the military chiefs of the two countries, as suggested by the Kremlin.

Would a new anti-terrorism coalition — parallel to the existing one  operate with the participation of Russia? What would happen to the political process then, and how would relations between Russia and the "healthy Syrian opposition forces" develop?

Published by Al Monitor: http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2015/09/russia-anti-terrorism-intervention-syria-isis.html 

 

Воскресенье, 20 Сентябрь 2015 11:54

What exactly is Russia doing in Syria?

Russia's increasing supply of arms and instructors to Syria are among the most controversial issues in world media. But what is really going on?

Summary⎙ Print Moscow's stance on the Syrian conflict reveals an ever-complicated web of alliances, armament and regional plays, widening the diplomacy gap between the United States and Russia on Middle East policy. 

First, Moscow has never concealed that it provides military-technical assistance to Damascus. This is done in accordance with international law and almost exclusively in the framework of signed contracts, as Russian officials constantly emphasize. At the same time, in the past, Moscow did not deliver weapons that could cause serious complications in Damascus’ relations with its neighbors. For example, in the recent past, Russia scrapped plans to supply S-300 anti-aircraft systems to Syria after Israel strongly opposed the deal on the grounds that the systems could cover practically the whole Israeli territory.

Second, the issue of fighting against the Islamic State (IS) has come to the fore. The United States and a number of coalition allies are already bombing IS positions in Syria. It is well-known that Russia has been calling for the formation of a broad coalition with the participation of global and regional powers to wage war against this evil, which Russia regards as a direct threat to its national security. Suffice it to say that from one single area in the Volga region, which is famed for its tolerance, no fewer than 200 people have already left to fight on the side of IS. This is to say nothing of the North Caucasus. The task of forming such a broad coalition is still far from being fulfilled.

Third, the moderate Syrian opposition forces, which are leading the fight on two fronts, are much weaker than the terrorists and are losing ground. According to Russian experts, the opposition controls about 5% of Syria’s territory, while almost half of the country is in the hands of IS. Under these circumstances, assistance to Damascus is viewed exclusively in the context of its struggle with the jihadists.

While Moscow has been particularly vocal in recent months on national reconciliation and developing contacts with many groups in the Syrian opposition, it continues to believe that the Syrian government is an ally to those who are fighting against IS and considers this fight a priority. As a Russian official told Al-Monitor on the condition of anonymity, “We believe that we aren’t helping President [Bashar al-] Assad as such, but the Syrian state, whose legitimate government sits in Damascus.”

According to reports, deliveries of arms and equipment from Russia to Syria have indeed increased. Some Russian media, citing conflict expert Yuri Lyamin — who blogs at imp-navigator — revealed a rise in the number of ships passing through the Black Sea straits in August and September. Lyamin speaks of the landing ships Novocherkassk, Azov, Karolev, Caesar Kunikov, Nikolay Filchenkov, as well as — for the first time — civilian ferry Alexander Tkachenko. Weapons, equipment, ammunition and supplies were delivered; trainers and advisers were dispatched.

Particular attention is being paid to the delivery of six supersonic interceptor MiG-31 fighter jets to Syria, in partial fulfillment of a 2007 contract, according to a Turkish news agency. It is clear that, due to their characteristics, these planes cannot be used to combat IS and are instead solely intended to protect the country’s airspace in view of potential external threats. These aircraft are able to control a frontline of 800-900 kilometers (497-559 miles).

Unsurprisingly, these reports are generating a flurry of rumors about Moscow’s direct involvement in the armed confrontation with Islamist extremists in Syria, something the Kremlin denies. When a reporter at the East Economic Forum, held Sept. 4 on Russky Island, asked whether Russia is ready to fight in the Middle East, President Vladimir Putin answered that it would be premature to address the subject: “We are considering various options, but what you mentioned is not on the agenda.”

These assurances, however, have failed to allay the concerns of the West, including the United States, as Secretary of State John Kerry told his Russian counterpart Sergey Lavrov in a telephone conversation Sept. 5. According to the anonymous source, one may wonder why Western air forces are allowed to strike IS positions inside Syria, while the Syrian air force — equipped with Russian weaponry — isn’t. At the same time, Russian public opinion is clearly against the direct participation of Russian troops in combat operations in the Middle East.

Russia, however, also delivers a large amount of humanitarian aid to Syria. Bulgaria’s decision to close its airspace Sept. 1-24 to Russian aircraft carrying humanitarian aid drew a negative reaction in Moscow. To reach Syria there are other air corridors, though it appears Greece granted a US request to cancel overflight permits for Russian airplanes bound for Syria. Russia has demanded an explanation from the authorities of these countries, and efforts to close down an air corridor between Russia and Syria — which journalists call the “Syria express” — are unlikely to succeed.

Another hot topic being discussed in the world media is the potential establishment of a full-fledged Russian naval base in Syria, in addition to the Russian navy’s logistic support station in Tartus, where a total of 50 people serve. Citing a source in the military-diplomatic field, the Sept. 3 issue of the Russian newspaper Argumenty Nedeli reported the possibility that Russia could install such a base in the coastal town of Jableh — which has a population of 80,000 people — near Latakia, “for the benefit of the navy, air force and special operations forces.”

For some analysts this is totally unrealistic. Nevertheless, the newspaper hypothetically broached the possible deployment at this base (were it to be built) of Pantsir S1 and Bastion missiles, Buk-M and even S-300PMU2 air-defense systems, which — provided the Syrian interceptor fighter jets were also deployed there — could foil any plan to enforce a no-fly zone.

One shouldn’t link Moscow’s plans to continue providing assistance to Damascus to Tehran’s plans. Iran is pursuing its independent policy toward the Syrian crisis, guided by its own national interests. Russia is doing the same, while also taking into account its developing relations with the Arab Gulf states. But could it be that the scale of the fight against IS in Syria will expand without the creation of a broad coalition of regional and global players, and even the necessary coordination — a fact that can only hinder success in this struggle?

Other questions are in order: How will the unfolding new round of confrontations affect prospects for a Syrian peace process? Will the intensified war of external actors — Western states and some regional countries — with IS and other terrorist groups stall progress toward implementing the provisions of the Geneva communique issued June 30, 2012, to end the civil war? The fact that lately Russia has dramatically broadened diplomatic contacts with various opposition groups, as well as meeting with Syrian officials, Western and Arab statesmen and diplomats, confirms Moscow has an interest in finding a political solution to the Syrian crisis. On this basis, it supported the plan of international mediator Staffan de Mistura, the United Nations’ special envoy for the Syria crisis. Will he be able to stop the bloodshed in Syria?



Source: http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2015/09/will-russia-fight-islamic-state-syria.html#ixzz3mGdALIZv

Москва решительно активизирует свою ближневосточную политику, о чем свидетельствует,  к примеру, число уже состоявшихся и запланированных на этот год визитов глав арабских государств в Москву. Предполагается, что до конца года Россию посетят, в частности, правители Саудовской Аравии, Кувейта, Катара, Египта, Марокко, Иордании, наследный принц ОАЭ. В этом плане особое значение приобретает визит в Москву короля Салмана, что свидетельствует о серьезности намерений Эр-Рияда закрепить курс на улучшение отношений с Россией. Как известно,  президент Путин также принял приглашение монарха совершить визит в Эр-Рияд. На переговорах с ближневосточными лидерами обсуждается широкий спектр вопросов, в том числе связанных с ситуацией в регионе.

Summary⎙ Print Москва решительно активизирует свою ближневосточную политику, о чем свидетельствует,  к примеру, число уже состоявшихся и запланированных на этот год визитов глав арабских государств в Москву. Предполагается, что до конца года Россию посетят, в частности, правители Саудовской Аравии, Кувейта, Катара, Египта, Марокко, Иордании, наследный принц ОАЭ. В этом плане особое значение приобретает... 
Author Виталий НаумкинPosted Август 17, 2015 
 

В контексте сирийского кризиса впечатляет и череда визитов в Москву руководства различных групп сирийских оппозиционеров, состоявшихся в этом августе. Переговоры не выявили принципиальной смены сирийской политики Кремля, но ясно показали готовность российской дипломатии к более интенсивным контактам с оппозиционерами, которые проходят в гораздо более конструктивной атмосфере, чем прежде. В российской политике по отношению к сирийскому кризису выделяются несколько основных треков. Первый из них – противодействие терроризму и экстремизму, в первую очередь – ИГИЛ. Президент Путин призывает к созданию широкой международной коалиции для борьбы с этим злом, а российская дипломатия предпринимает конкретные шаги по реализации этого плана, исходя при этом из того, что официальный Дамаск должен быть одним из членов этой коалиции, поскольку уже ведет войну с ИГИЛ. На этом треке очевидны разногласия между подходами Москвы, с одной стороны, и подходами сирийской оппозиции и влиятельных региональных и глобальных игроков, с другой.

Второй трек – политическое урегулирование сирийского кризиса мирными, дипломатическими средствами в рамках политического процесса. Приверженность этому принципу сближает Россию с абсолютным большинством партнеров, хотя в его интерпретации также есть расхождения. А ключевым для переговорного процесса является вопрос о переходном органе власти в соответствии с Женевским коммюнике 30 июня 2012 г. Москва поддержала план спецпосланника ООН по Сирии Стаффана де Мистуры и рассчитывает, что принятие соответствующей резолюции СБ ООН откроет дорогу инклюзивному переговорному процессу, сторонницей которого с самого начала конфликта является Москва. Приступить к выполнению плана, который предусматривает формирование международной контактной группы и четырех межсирийских рабочих групп, надо будет как можно скорее, учитывая катастрофическую гуманитарную ситуацию и растущий военный потенциал ИГИЛ и других террористических группировок. В то же время, по данным источников из дипломатических кругов, Вашингтон намерен отложить формирование контактной группы до октября, когда будет окончательно решен вопрос с соглашением по иранской ядерной программе. В отличие от ряда ее партнеров Россия считает, что только сами сирийцы могут решить вопрос о том, кто и как должен ими управлять, и категорически отвергает любую форму внешнего вмешательства в Сирии, особенно в форме военной интервенции. Российские аналитики считают, что турецкий план по созданию так называемой зоны безопасности на севере Сирии вряд ли реализуем без прямой турецкой интервенции, что может привести к фактической турецко-курдской войне и вызовет единодушное осуждение арабских правительств. Как известно, многие из них уже сегодня рассматривают турецкие удары по территории Ирака и Сирии как нарушение суверенитета этих государств. Пока непонятно, как такая альтернатива вписывается в стратегию Эрдогана, в рамках которой Турция выступает в роли главной защитницы суннитского и, соответственно,  подавляющей части арабского, мира. 

Правда, в некоторых российских и зарубежных СМИ в последнее время появились публикации, в которых авторы рассуждают о вероятности отправки российских десантников в Сирию то ли для возможной эвакуации российского персонала, то ли для защиты пункта технического обслуживания российских кораблей в Тартусе и защиты поставок российского оружия. Поводом послужило заявление командующего российскими Воздушно-десантными войсками (ВДВ) генерал-полковника Владимира Шаманова перед журналистами 4 августа с.г., в котором он,  в частности, сказал, что российские ВДВ готовы помочь Сирии бороться с террористами, если такая задача будет поставлена российскими лидерами при условии соответствующего мандата СБ ООН. Журналист из издания «Версия» даже весьма провокационно и, скажем, без всяких на то оснований утверждает, будто бы «решение о военной помощи Сирии уже принято» и «уже в сентябре “ограниченный контингент” Российской армии может оказаться в Дамаске». Пока это лишь богатое (если не больное)  воображение автора.

Но вернемся к недавним переговорам российских дипломатов с группировками сирийских оппозиционеров, на которых присутствовал и автор этих строк. После переговоров глава Национальной коалиции оппозиционных и революционных сил (НКОРС) Сирии 14 августа с.г. Халед аль-Ходжа заявил, что «Москва больше не стремится к безоговорочной поддержке президента Сирии Башара Асада, а делает упор на необходимости сохранения территориальной целостности этой страны». Это и так, и не так. Так, поскольку Россия поддерживает не лидеров, а государства, которые они возглавляют. Не так, потому что Россия категорически не согласна с тезисом противников Дамаска, будто бы сирийский лидер утратил легитимность. «Если бы это было так, то как бы правительства, пытающиеся отказать ему в легитимности, могли достичь с ним уникальной договоренности об уничтожении арсеналов химического оружия?» – задавал риторический вопрос российский дипломат на встрече с оппозиционерами. В Москве хорошо знают,  что очень большой сегмент населения Сирии продолжает поддерживать не только режим как таковой, но и его руководителя, хотя число его противников также велико. В этой связи сирийским оппозиционерам напомнили, что,  к примеру, Москва успешно взаимодействовала с Хосни Мубараком, когда он был легитимным главой Египта, затем с Мухаммадом Мурси, потом с маршалом Тантави и, наконец, с президентом ас-Сиси.

Но в чем можно согласиться с лидером НКОРС, так это в том, что для российской позиции характерны «гибкость и понимание». Именно это делает возможным продолжение контактов Москвы со всеми группировками оппозиции за исключением тех, что причислены к террористическим. Можно предположить, что российская дипломатия будет продолжать усилия, направленные на консолидацию оппозиции на умеренной, ориентированной на переговорный процесс платформе. Правда, как комментировали российские СМИ высказывания Х. аль-Ходжи, сделанные после переговоров в Москве, НКОРС пока не планирует участвовать в курируемом Москвой межсирийском диалоге, так как Россия «хочет добиться компромисса между оппозицией и Асадом для того, чтобы сформировать антитеррористическую коалицию». Действительно, как сообщил российский МИД по итогам переговоров Сергея Лаврова с аль-Ходжей, министр «призвал руководство Национальной коалиции принять деятельное участие во встрече представителей широкого спектра сирийских оппозиционных групп для выработки конструктивной коллективной  платформы для начала диалога с Правительством САР». Однако разговоров о возможности созыва «Москвы-3» на переговорах не велось (равно как не обсуждался и вопрос о проведении «Женевы-3»).

А  взаимопониманию между Москвой и такими группами оппозиции, как НКОРС, будет продолжать препятствовать то обстоятельство, что данные группы ставят знак равенства между ИГИЛ и правительственными силами, хотя некоторый оптимизм внушает то, что эта оппозиция, как и Россия вместе с большинством глобальных и региональных акторов, нацелена на сохранение всех государственных институтов Сирии,  включая армию, при любых реформах в этой стране.

В Москве убеждены, что вопрос о формировании так называемого переходного управляющего органа в соответствии с Женевским коммюнике должен решаться на основе консенсуса в ходе инклюзивных переговоров самими сирийцами. При этом российские эксперты хотели бы видеть большую ясность в стратегии сирийской оппозиции в отношении переходного процесса. Это касается, например,  вопроса о будущем характере сирийского государства, о чем ведутся споры с лидерами курдских группировок,  в частности, Партией «Демократический союз», сопредседатель которой Салех Муслим также побывал на днях в Москве для консультаций. Впрочем, компромиссные формулы, вроде «демократической децентрализации» или «плюралистической децентрализации» выглядят вполне убедительными, хотя и они вызывают настороженное отношение у сторонников централизованного унитарного государства и всех арабских националистов. Но и им ясно, что серьезные гарантии  прав всех меньшинств Сирии должны быть непременным элементом любого урегулирования.

Одно из основных положений платформы НКОРС и ряда других оппозиционных групп, которое вызывает вопросы у российских экспертов, – о так называемом «правосудии переходного периода». Здесь опасаются, как бы этот тезис не стал оправданием для мести тем, кого оппозиционеры хотят убедить поделиться властью или вовсе отдать ее.  По мнению многих аналитиков, пример Южной Африки, Камбоджи и ряда других переживших постконфликтный транзит стран, отказавшихся от мести и использовавших инструмент амнистирования, выглядит в этом плане весьма привлекательным.



Article was published by Al Monitor: http://www.al-monitor.com/pulse/ru/originals/2015/08/arab-monarchs-syria-opposition-russia-visits.html#ixzz3kF8TJacm


Понедельник, 17 Август 2015 21:39

Moscow's revolving door of Arab monarchs, Syrian opposition

Russia is decidedly stepping up its Middle East policy, as evidenced, for example, by the number of visits to Moscow already held or planned for this year by heads of Arab states. The rulers of Saudi Arabia, Kuwait, Qatar, Egypt, Morocco and Jordan, and the crown prince of the United Arab Emirates, are expected to visit Russia before the end of 2015. Saudi King Salman bin Abdul-Aziz Al Saud’s upcoming visit to Moscow this year is of particular importance, as it indicates Riyadh’s serious intention to improve relations with Russia. As is widely known, Russian President Vladimir Putin has accepted the Saudi king’s invitation to visit Riyadh.

An impressive number of leaders of various Syrian opposition groups also visited Moscow this month. The consultations did not reveal any fundamental change in the Kremlin’s Syria policy, but they did reveal the willingness of Russian diplomacy to have more frequent contact with the opposition.

Some basic features stand out in Russia’s policy toward the Syrian crisis. The first is a commitment to fighting terrorism and extremism, with the Islamic State (IS) as a top priority. Putin has called for creation of a broad international coalition to combat this scourge, starting from the premise that Damascus must be a member of this coalition, as it is already engaged in a war with IS. In this regard, there are obvious differences between Moscow’s approach, on the one hand, and on the other, that of the Syrian opposition and influential regional and global players.

The second feature is seeking a settlement of the Syrian crisis through peaceful, diplomatic means. Commitment to this principle unites Russia and the vast majority of its partners, though disagreements over its interpretation remain. A key question concerns establishing a transitional governing body in accordance with the Geneva Communique of June 30, 2012.

Russia has backed the plan of Staffan de Mistura, UN special envoy for Syria, which envisages an international contact group as well as four intra-Syrian working groups. The plan should be implemented as soon as possible, given the catastrophic humanitarian situation on the ground and the growing military potential of IS and other terrorist groups. However, according to sources from the diplomatic community, Washington intends to delay the creation of a contact group until October, when the agreement on the Iranian nuclear program will be definitively settled.

Unlike a number of its partners, Russia believes that only the Syrians can resolve the question of who should govern them and how, and categorically rejects any form of external interference in Syria, particularly in the form of military intervention.

Russian analysts believe Turkey’s plan to create a so-called security zone in northern Syria is unlikely to be implemented without direct Turkish intervention that could lead to a de facto Turkish-Kurdish war, as well as cause the unanimous condemnation of Arab governments. Many of those governments already consider the Turkish strikes on the territory of Iraq and Syria as a violation of the sovereignty of these two states.

Recently, however, some articles in Russian and foreign media raise the possibility that Russian commandos may be sent to Syria to evacuate Russian personnel, or to safeguard the technical maintenance unit of the Russian ships in Tartus and protect Russian arms supplies. The origin of those stories was a statement by the commander of the Russian Airborne Troops (VDV), Col. Gen. Vladimir Shamanov, who told reporters Aug. 4 that the VDV “are ready to assist Syria in countering terrorists, if such a task is set by Russia’s leaders,” provided the relevant UN Security Council mandate has been given. Ruslan Gorevoy, a journalist from the Russian newspaper Nasha Versiya, even claims — very provocatively and without basis — that “the decision to send military assistance to Syria has already been taken” and “in September a ‘limited contingent’ of the Russian army may be in Damascus.” For now, this is only the fervent (if not sick) imagination of that author speaking.

Let us return to the recent talks between Russian diplomats and some groups of the Syrian opposition, which this writer attended. On Aug. 14, after the discussions, the head of the National Coalition of Syrian Revolution and Opposition Forces, Khaled Khoja, stated, “Moscow is no longer committed to supporting Syrian President Bashar al-Assad unconditionally, and emphasizes the need to preserve the territorial integrity of the country.” This is both true and untrue. True, because Russia does not support individual leaders, but the states they lead. Untrue, because Russia strongly disagrees with the argument put forward by the opponents of Damascus that the Syrian leader has lost his legitimacy.

Moscow is well aware that a very large segment of the Syrian population continues to support not only the regime per se, but also its leader, though the number of his opponents is also large.

One can agree with the leader of the opposition coalition, however, that the Russian position is characterized by “flexibility and understanding.” And it is this that makes it possible for Moscow to continue contacts with all opposition groups except for those designated as terrorist. It can be assumed that Russian diplomacy will persevere in its efforts to consolidate the opposition on a moderate and negotiation-oriented platform.

It is true, though, as Russian media commented on Khoja’s statements after talks in Moscow, that the National Coalition has no plans to participate in the Moscow-supervised intra-Syrian dialogue, since Russia “wants to reach a compromise between the opposition and Assad to form a coalition against terrorism.”

Likewise, the Russian Foreign Ministry said it has urged Khoja to take an active part in developing “a constructive collective platform to begin dialogue with the government of the Syrian Arab Republic.”

Mutual understanding between Moscow and opposition groups such as the National Coalition will continue to be hindered by the fact that these groups equate IS and government forces. Still, there is some cause for optimism in that this opposition, like Russia and most global and regional actors, aims at preserving all state institutions in Syria, including the army, under any reform of the country.

Moscow believes a transitional governing body should be decided by consensus during inclusive negotiations among Syrians themselves. At the same time, Russian experts would like to see greater clarity in the strategy of the Syrian opposition in relation to the transition process. This applies, for example, to the issue of the future character of the Syrian state, which is a point of contention with leaders of the Kurdish groups. Compromise formulas like “democratic decentralization” or “pluralistic decentralization” look quite convincing, but they also elicit circumspection from the supporters of a centralized unitary state as well as all Arab nationalists. Still, it is clear to them that serious guarantees for the rights of all minorities in Syria are an essential element of any settlement.

One provision in the platform of the National Coalition and a number of other opposition groups that raises questions among Russian experts is the issue of so-called “transitional justice.” In this regard, it is feared that this principle could become an excuse to exact revenge against those whom the opposition wants to convince to share, or completely relinquish power. According to many analysts, the examples of South Africa, Cambodia and other countries — those which have experienced post-conflict transition while using the tool of amnesty and refusing to take revenge — look quite appealing.

 

The article was initially published in Al Monitor: http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2015/08/arab-monarchs-syria-opposition-russia-visits.html#

 

The international community is appalled by the scale of destruction of unique ancient monuments of Middle Eastern cultures and the shameless trafficking in cultural artifacts pillaged in territories controlled by the Islamic State, al-Qaeda and other radical militant groups. Irreparable damage is also taking place in areas that have become war zones where combat aircraft and artillery are used in the course of coups, interventions and internal conflicts. 

Archaeological landmarks of unique value to humanity have been destroyed and looted in Iraq, Syria, Yemen and Libya. It would be a mistake to believe that this process did not start until after the Arab Spring of 2011. Coalition forces failed to prevent the destruction and looting of valuable relics by militants in Iraq after a 2003 invasion that created a power vacuum there. According to Mostafa Amin, chairman of Egypt’s Supreme Council of Antiquities, more than 170,000 Iraqi artifacts have been stolen and smuggled during the conflict in Iraq since that time.

However, this cultural devastation reached truly tragic proportions only after jihadi fanatics took control of a number of territories in the Arab world. Three trends can be identified in this recent process of destruction and looting of the cultural heritage of the Arab states.

First, it is a systematic destruction of monuments resulting in an irretrievable loss of entire layers of humankind’s cultural heritage. In some instances, this destruction is purposeful and planned, as was the case with the ancient Parthian city of Hatra in Iraq (founded in the third century B.C.), a UNESCO World Heritage site that was razed to the ground by IS barbarians. In another case, Akkadian and Assyrian antiquities from the once-vast collection of the Mosul Museum were destroyed. There are many other notorious examples of the destruction of monuments in Iraq and Syria. Also, these bigots have not spared numerous mosques that did not conform to their dogmatic standards.

In certain situations, the destruction is collateral damage from hostilities — bombing raids, shelling and ground operations. One graphic example is in Yemen, where an offensive launched by Ansar Allah, or the Houthis, and their allies in February sparked ground clashes between the opposing groups. The clashes were followed by airstrikes from a Saudi-led coalition, resulting in catastrophic humanitarian fallout. Shelling the night of May 11 and the morning of June 12 resulted in the destruction of historical buildings and monuments in the Maqshamat Al-Qasimi neighborhood of the Old City of Sanaa, one of the most fascinating ancient towns of Arabia and another World Heritage site.

According to a UNESCO report quoted at the Experts Meeting on the Safeguarding of Yemen’s Cultural Heritage, held July 15-16 at the organization’s Paris headquarters, a splendid museum in Damara was completely destroyed May 12. The Great Dam of Marib, a unique landmark of the Kingdom of Saba considered by many to be the Eighth Wonder of the World, was seriously damaged June 2 and, the same day, the domed mausoleum of al-Habib bin Sheik Abu Bakr bin Salem in Hadhramaut was completely destroyed. A similar fate is likely to await all the other strikingly beautiful tombs of holy men that ended up in the area controlled by al-Qaeda jihadists who denounce these monuments as "shirq" — idolatry or a departure from the worship of the one and only god. At the same time, as UNESCO Director General Irina Bokova said at the meeting in Paris, “This heritage bears the soul of the Yemeni people, it is the symbol of a millennial history of knowledge and it belongs to all humankind."

There is ongoing systematic destruction of anthropomorphic and zoomorphic sculptures that the IS doctrine considers to be idols that have no place in the raving extremists’ hideous “state,” based on grossly distorted Islamic beliefs.

The second trend involves illegal and chaotic excavations designed to loot valuable artifacts for sale and at the same time destroy important landmarks of pre-Islamic civilizations. Initially, barbaric and disorderly archaeological digs in IS-controlled territory were conducted by criminal gangs, but the situation seems to have changed over time. Efforts to maximize the proceeds from this criminal activity have made it somewhat systematic. The IS militants established a ministry of artifacts after they took control over the city of Tadmor in May. А webpage, created under the name “Syria’s Artifacts for Sale,” displays some of the precious artifacts that were looted from museums in Halab, Deir ez-Zor and Qalamoun — statues, jewelry, precious stones and coins. A researcher from Tajikistan, speaking on condition of anonymity, told Al-Monitor that IS emissaries are recruiting archaeologists in the region, and probably in other countries as well, to conduct illegal excavations in IS-occupied territories in Iraq and Syria. According to the Regional Center for Strategic Studies in Cairo, experts from neighboring countries, including Turkey, are recruited to conduct excavations in Raqqa, Deir ez-Zor and Idlib, while metal detectors and archaeological extraction tools are brought from along with weapons. Organized excavation teams are formed from Syrian militants.

Also, according to Cairo-based RCSS, IS imposes taxes on excavation operations that are assessed at 20% of the value of artifacts extracted from the city of Halab, and at 50% for artifacts extracted from the city of Raqqa. Gold artifacts of the Islamic era are taxed even more heavily. IS has also been destroying monuments and conducting illegal excavations in coastal Libya, including in the vicinity of Leptis Magna, a famous city founded in 1100 B.C. as a Phoenician colony, only 130 kilometers (80 miles) from the capital, Tripoli. Rich museum collections have also been looted in Libya.

Credit is due to the Syrian government for having evacuated many monuments from the sites targeted by the terrorists, moving them to secure storage facilities in Damascus.

The third trend is the smuggling of antiquities abroad and their sale in the black market, currently one of the main revenue sources for IS. Despite serious efforts mounted by the international community, international organizations and individual countries, including Arab states, to counter an illegal cross-border trade in stolen artifacts, the trade is still flourishing. Stolen artifacts are carried over secret trails across the borders of Turkey, Jordan and Lebanon, and end up in the hands of black-market dealers who deliver them to buyers. According to RCSS experts, particularly valuable items such as weapons with golden ornaments sell for as much as $50,000. In February 2013, Jordanian police busted an underground network of traders in Syrian antiquities that operated on the Syrian border close to the city of Daraa. A similar operation was conducted by Algerian police against a network of dealers in stolen Libyan antiquities in April 2015.

What we are witnessing today is an intolerable situation that calls for concerted and resolute action by the entire international community to stop the destruction and looting of humankind’s cultural heritage in the Middle East. In addition to police and legislative efforts, action is required in the culture domain. The subject appeared on the agenda of the RCSS experts’ meeting in Yemen, hosted by UNESCO and attended by a representative of Russia, Alexander Sedov, curator of the Museum of O.r iental Arts. Notably, a Russian archaeological mission has been working in Yemen since 1983. It has conducted archaeological excavations at the ancient settlements in Hadhramaut and on Socotra Island for more than 30 years. Sedov told Al-Monitor about discussions in Paris that included the possible development of a satellite-based system for monitoring loss of and damage to monuments, UNESCO cooperation with specialists on Yemen, the exchange of information on stolen artifacts and implementation of an action plan designed to draw more attention from governments and the public to this vexing problem. 

 

A profound, nearly civilizational rift and continuously escalating strife in the Middle East are prodding Russia to exercise exceptional flexibility as it seeks to hold on to a foundation of friendly relations with key, if not all, regional players that have taken many decades to build. The nature of these relations is determined by historical memories, as Russia had never been a colonial power in the area, and during the Soviet era invariably supported Arab national liberation movements, helped create industrial potential in many nations in the region and backed the Palestinian cause. In more recent years, however, it has had to work to mitigate the fallout of the conflict in Chechnya in the 1990s, as a number of Middle Eastern states sympathized with the separatists, and of its policy stance regarding the ongoing Syrian conflict. With respect to the latter, regional players have been showing signs of better understanding Russia’s position.

In this context, Moscow is striving to further diversify its system of regional partnerships, relying not only on effective tools of diplomacy, but also on military-technical cooperation, an area where it has a thing or two to offer its partners. In this area, more than anywhere else, economic interests — which have grown particularly strong against the backdrop of international sanctions against Russia — are closely intertwined with political interests.

Among the more competitive offerings of the Russian defense industry are air defense systems, particularly the S-300 (S-400, S-500) surface-to-air missiles capable of upgrades. For years, Moscow has been trying to market them in the Middle East only to run up against fierce resistance from strong competitors. Even progress ostensibly made has occasionally been marred by setbacks. Russia has on two occasions had to cancel contracts to supply S-300s in the Middle East. The first occurred when a 2010 deal to provide Syria with four battalions of S-300PMU2s, worth about $1 billion, had to be put on hold for a year in 2013 after Israeli threats against the buyer. The deal eventually had to be canceled altogether. Some of the components of the SAM systems that had already been delivered had to be disposed of in situ, while others were used to meet obligations under other contracts.

 


Read more: http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2015/06/moscow-diplomacy-middle-east-air-defense.html#ixzz3fIEOoayF